Жилой дом «Amorini Dorati»
Адрес: Филипповский переулок, 13
Архитектор: Михаил Белов
Заказчик и подрядчик: группа компаний «ПИК»
Рабочее проектирование: ОАО «Стройпроект»
Фасадные работы: компания «BGS»
Выполнение и монтаж элементов декора: компания «Город богов»
Проектирование: 2002–2004
Строительство: 2004 – 2005
наше мнение
Самая эффектная декорация года. Как форма этот дом из себя ничего не представляет - коробка она и есть. Но 95 процентов архитектуры - коробки. Что же с ними делать? Белов предложил вариант: зашить коробку в невообразимо яркую и звонкую декорацию. Тема – «помпейский стиль», который звучал в Москве и раньше, но впервые стал главной темой.
мнение архитектора
Михаил Белов:
- Ваш дом в Филипповском именно этим наделал много шума: сначала там был модернистский фасад, а потом стал – помпейский. Молодые кураторы «Арх-Москвы» увидели в этом символ беспринципности московских архитекторов, а критик Григорий Ревзин, наоборот, порадовался эволюции дома от средне-современного к круто-старинному. Как все было на самом деле?
- Четыре года я делал дом. Потом, когда уже выложили фундамент, соседний брошенный участок купила третья сторона и начались проблемы у нашей стройки. А потом возникли проблемы и у соседнего участка. В результате - коллапс, а все участки скопом купила четвертая сторона - компания «ПИК». Они пришли и сказали, что все хорошо, но проект им не нравится. Спрашивают: «А вы можете что-нибудь другое сделать?» Я сначала расстроился, а потом говорю: «Хочу сделать помпейский дом». Мне это всегда нравилось, и линия эта казалась невостребованной: развитие такого вот воздушного ордера, идущего неизвестно откуда. Конечно с «героико-модернистской» позиции нужно было все бросить и оскорблено уйти. Но я не считаю себя «модернистским героем». Бросить объект было абсолютно нелепо.
Конечно, давят догматы модернистские. Друзья меня порой так просто и прессуют: что ты, мол, делаешь? А вы-то что делаете? Почему так? Потому что это современно? А почему это современно? Да, наши давили, Хазанов так и говорил: «Будь принципиальным, надо только такое делать – как в первой версии». Да, цензура модернистская есть и на психику она действует. Но сейчас мне до фонаря, что пишут. Лишь бы писали. Церетели сделали звездой исключительно на негативной рекламе.
Послушать вас, критиков, так у нас все так плохо, что хоть вешайся, а мне забавны эти рассуждения, что мы должны кого-то догонять… Мы что, наперегонки бегаем? А может, мы их опережаем на 200 лет – этого же никто не знает? Россия любит догонять, ей все время кажется, что она отстала. Но русская архитектура, а тем более московская, она всегда будет другой. Я, например, думаю, что у нас надо строить архитектуру яркую, цветную – потому что ее мало. Невозможно же жить в таком бардаке и грязи. Должно быть цветное, жизнерадостное – как храм Василия Блаженного.
А вообще в архитектуре главное – придумать прием. И на этом доме я придумал новую систему декора. Здесь впервые применена новая технология росписи. Вначале рассчитывали на технику графитто, но оказалось, что специалистов по ней просто нет. Зато появилась пленка, которая наклеивается на первую штукатурку, потом штукатурится еще раз, а потом эта пленка вырывается. И получается рисунок 3-милимметровой глубины, который на солнце очень эффектно читается.
Из интервью Николаю Малинину, 11.01.2005
мнение критики
Григорий Ревзин:
Михаил Белов рассказал ужасную историю про этот проект.
В 1997 году одни заказчики обратились к нему, и он спроектировал один дом с архитектурой острой и современной. Дом прошел все согласования, началось строительство, но потом дрязги с местными жителями и профессональные интриги дошли до такого уровня, что заказчики предпочли продать дом вместе с проектом. Появились другие, которым очень не нравились современные фасады. Они поставили Белова перед тяжелым выбором – либо уйти из проекта, либо переделать фасады. И он нарисовал «помпейский фасад», который всех удовлетворил, кроме него.
Насколько вообще можно смутить Белова, он был смущен этой историей, рассматривал свой помпейский фасад как наступление реакции и отступление от принципов, одновременно подчеркивая, что сам он никогда не привязывался к одному стилю, что во всем его творчестве была как современная, так и не современная архитектура, что вообще современная архитектура – это та, которая строится сегодня, и он не понимает, почему он обязан не делать помпейский стиль из-за догм, которых он не разделяет. В общем, чувствовалось, что здесь какая-то трагедия.
Так бывает, что мнение критика мало совпадает с реальным положением дел, можно даже сказать, что так бывает постоянно, но редко чтобы до такой степени. Я был очарован помпейским фасадом, мне он нравился гораздо больше, чем изначальная острая и современная композиция, показался гораздо более продуманным и проработанным, и в целом произвел на меня впечатление большой творческой удачи, а вовсе не паллиативом, вымученным под гнетом обстоятельств. Я даже больше скажу, мне показалось, что вся работа над этим домом являлась очень последовательным движением к этому помпейскому фасаду, и именно поэтому он получился таким качественным.
Смею надеяться, что я тоже руководствуюсь здесь не догмой журнала «Проект Классика» в соответствии с которой, якобы, любой классический фасад лучше любого модернистского. Мне кажется, произошло вот что.
Затея первого, «допомпейского» фасада довольно проста. В сущности, перед нами очень четкий, симметричный «классический» дом с центральным проемом «триумфальной арки», двумя ризалитами и зоной карниза со своими четырьмя ризалитами. В эту композицию вносится сдвиг – проем подворотни проходит в левой части «триумфальной арки», отсюда – для утяжеления – левый ризалит становится шире на один оконный проем, отсюда – для уравновешивания – крайне правый ризалит венчания становится шире на одно окно. Упражнение на тему «сложно уравновешенной гармонии». Эти сдвиги имеют некоторый смысл из-за «фонового» положения дома, фасад воспринимается не фронтально, а при движении вдоль него по Филипповскому переулку, соответственно вместо одной симметричной картинки мы имеем последовательность неких визуальных фактов, следующих один за другим во времени – масса – устои – провал – утяжеленная масса (если идти к Арбату). Это – пластическая тема. Несущей конструкцией этой темы оказывается структуралистская сетка. Белов сочиняет как бы два дома, наплывающие один на другой, первый, внешний – серого бетона, он отвечает за «массу», второй, глубинный – облицованный синей плиткой, своего рода фон, на котором проявляется структура «массы» – элементарная сетка тяжелых балок и стоек.
Я предпринимаю этот элементарный и довольно занудный формальный анализ просто для того, чтобы показать, что структура этого фасада проста, что сам он довольно элементарен. Последние три-четыре года такие фасады стали у нас «хорошим тоном», наши лучшие «современники» – Скокан, Плоткин, Хазанов – проектируют их много и с большим или меньшим успехом реализуют, и в этом ряду беловский – не лучший. Он не слишком интересно спропорционирован, не слишком отыгран – в нем есть элемент необязательности композиции «рядового» дома – достойно, но не более. Показательно, что на одной из перспектив Белов вешает на дом флаг, который вроде бы должен придать дому образ корабля, а по сути компенсирует его заурядность тряпочкой для привлечения внимания.
Потом начался интерьер, и в интерьере произошли замечательные события. Здесь появился настоящий Белов. Главное здесь в том, что интерьер собран из тех же элементов, что и фасад. Серый бетон – тело дома, конструкции, полы. Синий – фон и графика ограждений. Красный – на фасаде только решетка ограждений, здесь – тоже фон. Но эти «материалы», «первоэлементы» попали в иной контекст, потому что Белов ввел в интерьер живопись. Его «красный» и «синий» оказались продолжением красного и синего Матисса и Малевича, и тем самым вошли в гармоническую систему совершенно иного уровня. Прежде всего, они дематериализовались. Они стали не синей стеной и красным металлом, они превратились в «Красное и синее», в элементы, сущности, которые являют себя в плоскостях, линиях и пятнах. Общеизвестно, что у Матисса в «Музыке» небо – материально, это не воздух, это синяя, корпусная материя, такая же, как красные тела. Но все же это особая материя: у него небо столь же телесно, сколь тела – небесны, красный цвет тел становится чем-то родственен красным фонам икон, изображающем как раз-таки небо. Интерьер же превращается в пространство, куда эта красная и синяя сущность вышли из картины, так, будто бы Белов нарисовал абстрактную картину по мотивам Матисса, но нарисовал в пространстве, в трехмерности, и конструкции серого бетона стала трехмерной картинной рамой. Причем синее и красное превратились у него в телесно-небесную материю, которая существует в этой трехмерной картине в сложной гармонии подобной той, какая достигается в «Танце» и в «Музыке» Матисса. Это виртуозно сделано, это работа принципиально иного уровня.
А после этого Белов вернулся к фасаду и вынужден был его переделывать.
Помпейских фасадов у московских домов теперь не делают, и уже одно это делает дом крайне нетривиальным. Помпейский стиль употреблялся в сталинской архитектуре, и здесь нужно сказать про него два слова. Повернув в своем доме к помпейскому стилю, Белов тихо сам с собой повторил траекторию движения архитектуры от конструктивизма к классицизму. Помпейский стиль – это тончайшая архитектура потому, что это бестелесная классика, основанная на тектонике воображаемого. Помпейский ордер не может существовать в реальности, он висит на плоскости, а не стоит на земле – и темой сталинского помпейского стиля как раз и является это реальное существование того, что может быть только нарисовано. В этом смысле помпейский стиль не является возвращением к чему-либо, он вообще мог появиться только после, подчеркиваю, после конструктивизма, ибо именно конструктивизм дал архитектуре необходимый для него опыт тектоники фантазии, тектоники полета.
Вернемся теперь к новому фасаду. В нем опять живут синий и красный, и после интерьера он кажется разыгрыванием той же самой темы перевода архитектуры в живопись и обратно. Структурно он, как ни странно, гораздо выразительнее, чем структуралистский – четыре появившихся эркера воспроизводят некую логику деления дома на подъезды и квартиры, ты понимаешь, что за этим фасадом стоит, в отличие от формальной игры в структурализм, которая была сначала, этот фасад куда реалистичнее. Но его восприятие основано не на этом. Помпейская тектоника тонких, струящихся вниз стоек и орнаментов делает его дематериализованно бестелесным, вернее – он обладает тем же странным материальным статусом, что и цвета в интерьере. Вообще, если говорить о его тектонике, то больше всего это напоминает занавес, и сами эркеры, которые его прикрывают, кажутся складками этого гигантского занавеса. Все вместе выглядит так, будто бы на сцене с традиционным «помпейским» занавесом поставили авангардный балет «Красное и синее».
Всем этим можно долго восторгаться. Реальная сегодняшняя архитектура редко обладает такой тонкой проработанностью художественного языка, здесь сказывается бумажный опыт Белова. Но вот что интересно. В тексте этой статьи есть что-то от Ильфа и Петрова, от реплики Остапа Бендера, обращенной к Эллочке: «Вас обманули, вам продали гораздо лучший мех!». Сторонники модернистской архитектуры в Москве все время боятся за свободу творчества и все время опасаются какой-то насильственной классицизации. По-моему, опасность преувеличенна. Ведь какова должна быть степень модернистской цензуры, чтобы человек, у которого так получилось, переживал и мучился сомнениями.
Григорий Ревзин. Путь к фасаду. «Проект Классика» № 7
http://www.projectclassica.ru/m_classik/07_2003/07_classik_02a.htm
Григорий Ревзин:
В ПК-VII мы опубликовали «Помпейский дом» Михаила Белова. Когда архитектурный журнал публикует проект, это верный признак того, что здание, скорее всего, не будет построено, или уж во всяком случае – будет построено как-то не так. Но произошло чудо. Проект воплощен буквально, очень бережно, я бы сказал – восхитительно. По-моему, на сегодняшний день – это самый красивый дом в Москве.
Я подробно разбирал структуру его фасада в предшествующей публикации и не буду к этому возвращаться. Здесь я бы хотел сказать о другом. Этот дом удивительно точно рифмуется со своим окружением, точнее – с церковью апостола Филиппа, стоящей прямо напротив него. Настолько, что их фотография вместе производит впечатление специальной открытки из серии «топовых» видов Москвы – самое характерное, самое красивое, самое «московское», что можно увидеть в этом городе. Что-то в продолжение серии «Виды Московского Кремля». И, разглядывая этот вид, думаешь прежде всего о том, что же это такое, самое московское, что угадал и воплотил Михаил Белов.
Я хочу вспомнить книгу Владимира Паперного «Культура Два». Всем известна ее основная схема: есть «культура один», дух поиска и эксперимента, брожения и растекания, движения и свободы, есть «культура два», дух канона и традиции, покоя и отвердевания, остановки и диктата. Применительно к ситуации ХХ века, культура один – это авангард, культура два – это сталинская классика.
Это прекрасная схема, но тут есть одно забавное обстоятельство. Когда рассматриваешь, скажем, книгу «Архитектура СССР за XX лет», то вдруг, с некоторым удивлением, обнаруживаешь, до какой степени одно похоже на другое. И то и другое – архитектура устроения жизни, она очень обязательна, серьезна, пафосна. Вкусы в империи могут меняться, она может растекаться, может отвердевать, но от этого она не перестает быть империей. И растекание, и отвердевание она будет понимать как большую идею организации жизни подданных.
Этот вкус к большой идее устроения жизни не ушел из нашего профессионального сознания, и современную архитектуру мы воспринимаем точно так же. Есть одна большая светлая идея – современная архитектура, которая живет на Западе, и наша задача – догнать ее, и тогда наступит счастье. Как будто Политбюро опять переселилось в Цюрих и шлет оттуда новые директивы.
Это, конечно, замечательно, это создает интересную специфику нашего регионального архитектурного процесса, но, напомню, хотелось-то другого. Темой постсоветской архитектуры было уйти от имперского облика Москвы. Куда-то в другое место, и можно даже сказать, в какое. В Москву негосударственного праздника, в Москву «февральской лазури» русского импрессионизма, в едва что ни сказочную, неоформленную Москву, которая так ярко противостояла в начале прошлого века государственному Петербургу. «В ту – с привольными нивами, ту – в кипеньи сирени, где родятся счастливыми и отходят в смиреньи». Получалось, понятное дело, что-то не то. Либо сероватая сдержанность средового подхода, либо лихая пошлость «московского стиля». У всех. Кроме Михаила Белова. Он сделал открытие, он понял, как же это должно выглядеть.
Помпейский стиль – это гениальный выход. Нужно обладать поразительно тонким художественным чутьем, чтобы вдруг его так увидеть и так понять. Потому что, действительно, а что такое помпейский стиль? Это ведь бумажная архитектура без жизнеустроительного содержания. Архитектурная мечта без предложения ей следовать. Это мир чистой архитектурной фантазии, где колонны могут произрастать из цветов, где во фронтонах могут расцветать сады, где дома держатся на изысканно закрученных стебельках, где арки перекидываются сквозь пространство легко и ярко, как радуги. Мир архитектурной сказки, которая рассказывает не про то, как должно быть, а как быть не может, но очень хочется. Потому что так красиво, так легко, так празднично!
Вот из этой архитектурной сказки Белов и создал свой фасад. С изразцами, с фантастическими капителями на тончайших колонках, с орнаментами, росписями и узорными решетками.
Вообще-то, в русской архитектуре уже однажды случался такой эпизод. «Предивное узорочье» XVII века. Краснобело-золотые церкви, которые передавали идею храма не как аскезы и не как власти, а как Рая. Ровно поэтому дом Белова и срифмовался настолько точно с церковью апостола Филиппа. Они – про одно мироощущение, только очень по-разному выраженное. Потому что помпейский стиль это еще и то, что Виктор Шкловский называл «остранением». Когда вот эта тема – райской Москвы – передается через какое-то зеркало, заключается в раму, которая делает его – странным. Понимаете, вообще-то пляшущий на празднике скоморох может показаться пошловатым явлением, в особенности, когда в роли скомороха выступает Юрий Лужков. Но вряд ли то же самое ощущение вы испытаете, глядя на пляшущего шута на краснофигурной греческой вазе. Так же и с Москвой – Москва как сказочный рай выглядит довольно сомнительно, когда в речке Неглинной пляшут медведи из басен дедушки Крылова. Но когда эта райская Москва обнаруживается в помпейской фреске, она приобретает особое благородство.
Есть два пути развития сегодняшней хорошей русской архитектуры. Один – основной – максимально вдумчиво вглядываться в западные постройки и пытаться понять, что же имело в виду цюрихское политбюро, когда вот это проектировало. А второй – маргинальный – пытаться найти художественное воплощение своей неповторимой жизненной ситуации. В которой есть Москва со своими уникальными свойствами поэтики и возможностями творчества. «Помпейский дом» Михаила Белова – это, конечно, второй путь. И очень жалко, что он маргинальный. Будь он главным – нам и не надо было бы никого догонять. Наоборот, за нами было бы не угнаться.
Григорий Ревзин. Путь к фасаду-2. XIV-MMV (31.08.2005)
http://www.projectclassica.ru/14_2005/m_classik/14_classik_01a.htm
Владимир Паперный:
В Москве же обнаруживается страшный ретроспективизм. Гриша Ревзин, которого я привык считать самым квалифицированным архитектурным критиком, назвал два московских дома вершиной архитектурного творчества: дом Михаила Филиппова во 2-м Казачьем переулке и дом Михаила Белова в Филипповском переулке. Дом Белова выкрашен золотой, синей, красной краской, чугунные колонны, звезды, медузы. Это настолько дико, что я не мог оторваться! Полчаса фотографировал этот плод болезненной фантазии. Для новой московской архитектуры характерна цитатность из прошлого, причем все цитаты смешаны, как это было во Дворце Советов. В любом сталинском здании видна установка на смешивание стилей. Жолтовского всегда критиковали за то, что он в чистом виде возрождает Ренессанс. Нам этого не надо, мы - итог развития человечества, поэтому мы вобрали все лучшее!
Елена Гаревская. Культура по горизонтали и по вертикали. В издательстве "НЛО" вышло второе издание знаменитой книги Владимира Паперного. Культура-портал , 08.06.2006
Григорий Ревзин:
Этот дом называется помпейским. Он построен в Филипповском переулке в Москве, рядом с церковью Филиппа Апостола. Два года назад, когда только закончили монтировать фасад, я написал, что это самый красивый дом в Москве. Я до сих пор так думаю
Причем он по-особому красивый. Он очень пестрый, многоцветный, праздничный, с бранзулетками, с изразцовыми вставками — прямо перенасыщен красотой. Это такая красота, которую обычно побаиваются. Потому что получается аляповато, как бы так сказать, самовары-чайнички. Архитекторы вообще-то не умеют с такой темой работать. Кроме Михаила Белова, он-то как раз умеет. Он однажды сделал бутик Фаберже на Красной площади (к сожалению, уже уничтоженный), и это единственное произведение русской архитектуры, открытие которого стало событием для Euronews: его два дня показывали по всей Европе. Потому что получился какой-то кукольный театр Фаберже, который идеально выражал русские представления о пышной роскоши, но при этом был изысканным и точным до ювелирного качества. Мне кажется, в «помпейском» доме получилось примерно то же.
Это особый талант — не отвергать едва ли не варварские русские представления о красоте, которые могут быть далеки от высокого вкуса, а поднимать их до уровня этого вкуса. Такие таланты редко появляются. Ну вот, скажем, чем-то подобным обладал Растрелли. Вкус Елизаветы Петровны не отличался большой утонченностью, все ей хотелось на зданиях синенького, беленького, золотца, зеркал да ангелочков, а у него из этого получались шедевры. Мне, кстати, кажется, Белов неплохо бы устроился в русском XVIII веке.
Потому что посмотрите, как это сделано. Есть русское представление о красоте, точнее, русская традиция представлений о ней. Она задана XVII веком, стилем «предивного узорочья». В это время возникла такая идея — изобразить архитектурой «град небесный», то есть рай. В раю по тогдашним русским представлениям было необыкновенно весело и празднично, все изукрашено разными узорами, многоцветно, много золота — в общем, ну очень красиво. Как раз памятник такого «узорочья» и стоит рядом с домом Белова. Это церковь Филиппа Апостола.
Но это русское чувство формы переинтерпретировано в совершенно неожиданном ключе. Белов вспомнил про помпейский стиль. Это росписи, которыми были украшены дома в античных Помпеях, архитектурные мечты. Мир чистой фантазии, где колонны вырисовываются из цветов, где во фронтонах могут расцветать сады, где дома держатся на изысканно закрученных стебельках, где арки перекидываются сквозь пространство легко и ярко, как радуги. Мир архитектурной сказки, которая рассказывает не про то, как должно быть, а как быть не может, но очень хочется. Потому что так красиво, так легко, так празднично! В принципе похоже на русский XVII век, только несколько более учено. Вот из этой архитектурной сказки Белов и создал свой дом с изразцами, с фантастическими капителями на тончайших колонках, с орнаментами, росписями и узорными решетками. То пестренькое многоцветье, которое так мило нашему глазу, пропущено через призму рафинированной ученой традиции и, ничуть не утратив праздничности, приобрело характер большей воспитанности. Когда Растрелли строил для Елизаветы, это выглядело так, будто он берет русский XVII век и переводит в ученое состояние. Как будто народную плясовую разобрал по нотам профессиональный композитор, и ее теперь играет симфонический оркестр. Белов сделал именно это.
С церковью Филиппа Апостола дом срифмовался идеально — настолько, что их фотография вместе производит впечатление специальной открытки из серии топовых видов Москвы. Как бы самое московское, что можно увидеть в этом городе. Вообще-то не каждому времени удаются такие попадания в дух города. И здорово, что нам удалось попасть хотя бы в одном месте.
АРХИТЕКТУРНАЯ СКАЗКА. Григорий Ревзин о «Помпейском доме». «Коммерсантъ-Weekend», 14 апреля 2008
http://kommersant.ru/doc.aspx?DocsID=877519
