Жилой комплекс «Римский дом»
Проектная организация: Мастерская Филиппова
наше мнение мнение архитектора мнение критики ваше мнение


Жилой дом в Казачьем переулке. Фрагмент с деревом
Жилой дом в Казачьем переулке. Фрагмент заднего фасада

Жилой дом в Казачьем переулке. Фрагмент колоннады


Жилой дом в Казачьем переулке. Фрагмент главного фасада
Жилой дом в Казачьем переулке. Боковой фасад
Жилой дом в Казачьем переулке. Боковой фасад (южный)
Жилой дом в Казачьем переулке. Разрез по главному фасаду
Жилой дом в Казачьем переулке. Главный фасад. Вид от ворот
Жилой дом в Казачьем переулке. Главный фасад с разрезом
Жилой дом в Казачьем переулке. Вид изнутри
Жилой дом в Казачьем переулке. План
Жилой дом в Казачьем переулке. Двор
Жилой дом в Казачьем переулке. Ворота
Жилой дом в Казачьем переулке. Фрагмент главного фасада
Жилой дом в Казачьем переулке. Фрагмент заднего фасада
Жилой дом в Казачьем переулке. Задний фасад
Жилой дом в Казачьем переулке. Колонна

Жилой дом в Казачьем переулке. Вид с противоположной стороны переулка

Адрес: 2-й Казачий переулок, 4 – 6
Проектная организация: Мастерская Михаила Филиппова, ООО «Проект Сервис»
Архитекторы: Михаил Филиппов (главный архитектор), Михаил Леонов (руководитель проекта), Тамара Филиппова, Александр Филлипов, Ольга Мранова, Екатерина Михайлова
Заказчик: ООО «Палатиум»
Подрядчик: «Зи-Эс Конкрит Лтд» / Югославия, MIWEL (Югославия), «Ленполпроект»
2005

наше мнение


Сказать, что этот дом находится в Москве по адресу «Казачий, 4» – как-то даже смешно. Он, конечно, там находится, но на самом деле он совсем не здесь. И чем пристальнее смотришь на него, тем больше он отдаляется. Сворачиваешь в переулок и замечаешь характерные карнизы, верхний ярус с намеком на галерею. Ага, Москва, середина ХХ века: сталинский дом где-нибудь у Курского вокзала. Подходишь – и здание наваливается на тебя всей своей массой и приоткрывает двор-колодец. Понятно: Петербург, начало века, доходный дом на Каменноостровском проспекте. Входишь во двор, который оказывается круглым, обнаруживаешь арки, колоннаду, а тут еще выглядывает солнце… Черт, какой Питер – Италия, Ренессанс, XVI век!

Это не оценочное сравнение. Это контекст, в котором Филиппов работает. Для начала стоит удивиться тому, что современная русская архитектура живет совсем в ином мире: хай-тек, деконструктивизм, Заха Хадид, Фрэнк Гери… Как она там себя чувствует – другой вопрос, но контекст Филиппова – это Брунеллески и Бернини, Палладио и Пиранези. Конечно, есть у нас и те, кто тянутся за ними. Загородная вилла с колоннами и арками, порой даже похожая на Малый Трианон – такое бывает. Только вкус у этого добра, как у прикнопленной к стене репродукции из «Огонька». Наконец, есть лужковская архитектура, которая классику не повторяет, а смело ее развивает: фронтоны из бетона, колонны как макароны.

Этот дом тоже много на что похож (см. выше), но именно то, что в нем сливаются сразу несколько милых сердцу мотивов (обнаруживая при этом единство духа), придает зданию вид абсолютно оригинальный. Да, классический язык Филиппов развивает тоже смело, умудряясь всякий раз произнести новое слово. Но при этом никогда не впадает ни в цитирование, ни в пародию. И даже радикально переосмысляя архетипы, все равно остается в рамках классического языка.

Круглый двор – вещь вроде бы известная. Такое есть не только в Италии, но и в Питере: в Академии художеств, например (Филиппов там учился). Но у жилых домов это обычно все-таки двор-колодец – ради экономии площади. Здесь же, скорее, двор-площадь, интимный и парадный одновременно. Он достаточно велик, чтобы не быть мрачным, но при этом достаточно уютен, чтобы создавать ощущение собственного мира. Кроме того, он так хитроумно спланирован, что во двор выходят лишь окна второстепенных помещений. Но и это еще не все. Ни у кого в истории этот круг не сужался так остро, чтобы на фасаде сойтись в точки колонн. Вообще-то это фирменный филиповский прием («разрез, ставший объемом»), но здесь он играет очень важную роль. Во-первых, облегчает зрительно массу дома, а, во-вторых, подчеркивает его движение по спирали.

Это движение, наверное, главное новация Филиппова. Можно истолковать ее совсем прямолинейно: классика умирает, потому что в ней нет движения. Круглые колоннады были много где, бывали и одна над другой. Но в любом случае они всегда образовывали горизонталь. Здесь же они начинают шагать вверх, перебираясь с этажа на этаж, чтобы торжественно сойтись в центральном портике. Мы, правда, поспорили, достаточно ли «торжественно» они там сходятся, но Филиппов уверяет, что намеренно снижал массу этого портика, чтобы сохранить ощущение движения…  Это же движение есть и на боковых фасадах, и на заднем. Только там оно складывается в треугольник, ибо не рассчитано на плавное восприятие: с Полянки дом будет виден фрагментарно.

Это важный момент: цельность хода и его проработка на всех уровнях. Потому что в Москве есть еще пара-тройка хороших «классицистов», у которых кое-что получается: то сочные детали, то неожиданно яркий ордер, то кирпич эффектный. Но всегда это выглядит как красивая декорация, наложенная на элитную коробку со свободной планировкой. Филиппов же – единственный, кто способен не только нарисовать красивые детали, но и придумать оригинальный объем. А главное – свести их вместе, заставив работать друг на друга. Поэтому, наверное, попадая сюда, ты чувствуешь себя частью Большой Истории. Но и ощущение современности непременно покалывает: потому что это не имитация старины, каковой в Москве предостаточно, а переживание дня сегодняшнего как части вечности.

Николай Малинин. РИМ ДЛЯ ТРЕТЬЕГО РИМА. Михаил Филиппов. Жилой дом. «Штаб-квартира», 2005, № 10 (38)

мнение архитектора

 

мнение критики

Рустам Рахматуллин:

Близ Большой Полянки, во 2-м Казачьем переулке, 4-6, молодой (пятидесятилетний) архитектор Михаил Филиппов, один из лидеров "бумажной архитектуры", всего второй раз строящий на улицах Москвы, создал дом-событие - жилой комплекс для ООО "Палатиум", или "Римский дом".
Приятно сознавать, что московская архитектурная жизнь не сводится к борьбе охранителей с разрушителями. Что есть еще, например, борьба модернистов и классицистов, как на рубеже 20-х и 30-х годов минувшего столетия. Что с началом XXI века классицисты перешли в наступление. Что они, возможно, гениальны, определенно умны и образованны. Что фортуна повернулась к ним анфас. И что Москва может не опасаться их.
Дом во 2-м Казачьем переулке не с чем сравнить, ничего такого нет и в Риме. Дом не восходит к прототипам, он хочет оказаться прототипом будущих домов. Филиппов говорит еще прямее: архетипом. Первым воплощением формы, ожидавшей воплощения. Действительно, взглянув на дом, можно сказать себе, что видел это, - но нельзя сказать где. Можно сказать, что сам бы это выдумал, - но ведь не выдумал. Дом словно пришел из мира чистых форм, идей в платоновском понятии; идей, живущих в нашей интуиции.
Казалось бы, так просто: в тело куба врезать вертикальный цилиндр пустоты, сместить окружность цилиндра к одной из граней куба, разорвать эту грань по линии касания цилиндра, дать пустоте обнаружиться, вывалиться на улицу, увеличить разрыв вширь и вверх, уступами, раздвигая, проницая и снимая этажи. Однако никто до Филиппова не врезал, не сместил и не раздвинул.
В усадьбах классицизма обыкновенны круглые парадные дворы с разрывом въезда, но нет восьмиэтажной высоты. В доходных домах неоклассицизма возможны восемь этажей и есть глубокие дворы, но нет ни одного круглого. Так вышло, что совместить две типологии досталось Михаилу Филиппову.
Это как если бы мы стали строить дом на фундаменте разрушенного римского цирка, говорит он.
Дальше сложнее: восьмиэтажную машину для жилья нужно схватить и удержать ордером. Две неоклассики - Серебряного века и сталинизма - искали способ сделать это. Филиппов не сталинист, его колоннады не способны объединять больше трех этажей. Выход из затруднения стал новым, вторым наитием автора. Семь колоннад большого (двухэтажного) ордера расставлены по внутреннему кругу восходящими шагами. Восьмая колоннада лишь намечена крайними колоннами, поскольку приходилась бы в разрыв окружности. Она была бы самой нижней, как стала самой верхней противоположная, центральная. Шесть прочих поэтажно поднимаются к ней от въезда, и каждая нижестоящая подставляет карниз под крайнюю, малую колонну вышестоящей колоннады. Любоваться получившимися ракурсами можно долго.
Если это манифест новой классики, а это он и есть, то классика жива. Но жив и модернизм. Лишь эти два художественных языка способны оживать - и оживлять построенное. Остальные, будь то готика, барокко, модерн, новгородско-псковская аскетика или московско-ярославское узорочье, мертвят.
Михаил Филиппов не провидит новый стиль, но верит в обновление классики. Он знает, что не только римская, но и греческая Церковь принимала классику как боговдохновенную, как откровение формы, и полагает, что примет в будущем. И что никогда ортодоксия не примет модернизма. Но возможна ли восточно-христианская классика?
Она была возможна как романика, ибо романика и есть византинизированная классика. Она была возможна в новоторжских храмах Николая Львова с их плоскими ребристыми куполами. Она была возможна в Ереване Александра Таманяна - лучшего из зодчих сталинской эпохи.
Кстати, знаменитая московская работа раннего Таманяна - дом князя Щербатова на Новинском бульваре, 11 - ближе всего к наитиям Филиппова в Казачьем переулке. Пятиэтажный доходный дом с глубоким, хотя и прямоугольным парадным двором, разомкнутым на улицу, с пониженными боковыми корпусами, с особняком владельца в повышенной части, громко манифестировал неоклассику. И еще одно сходство: едва построенный, дом Щербатова стал событием - и остается им почти сто лет.

Рустам Рахматуллин. ДОМ-СОБЫТИЕ В КАЗАЧЬЕМ ПЕРЕУЛКЕ. «Известия», 30.09.05
http://www.izvestia.ru/moscow/article2768649/ 

Лариса Копылова:
 
Многие считают, что классическая архитектура умерла. Навсегда. Что железобетону с кондиционером колонны не к лицу. Что классический стиль можно применять только с издевкой или c иронией, дистанцируясь от него. Что ампирное платье уместно, лишь если дополнено лысой головой и кольцом в носу. Но один любопытный факт опровергает это. В нашем языке постоянно звучит слово «классика». Называют им все подряд, от носков и сигарет до автомобилей. Все то, что классикой в строгом смысле не является. Но само присутствие слова в языке говорит о потребности в ней. Классический значит — образцовый. Не хватает образцовой архитектуры в Москве. Тяжело глазу: не на чем остановиться. В Италию надо ехать или, на худой конец, в Питер, чтобы его подлечить.
Год назад мы уже заводили разговор про классику. И пришли к выводу, что тяга в обществе к традиционной архитектуре объясняется тоской по красоте, порядку и аристократизму. И вот в Москве появились четыре классических дома. … Что, собственно, случилось? Ну сделали четыре дома и один портик. Капля в море московского строительства. Ан нет. Произошла очень важная вещь. Представьте, что человека поили поддельным вином и вдруг дали попробовать настоящего. Ведь после этого он поддельное пить уже не захочет. Появился критерий, камертон, точка отсчета. Задана планка настоящей классики (которую, впрочем, можно в дальнейшем и повысить).
В Москве строится много откровенно плохой архитектуры. Это дурной историзм — кич с плохо нарисованными историческими деталями, который нам впаривают под предлогом современного прочтения классики. Заказчик, конечно, понимает, что здание, которое ему предлагают, весьма далеко отстоит по качеству от ренессансных палаццо, но вынужден выслушивать какие угодно объяснения: и времена не те, и бюджеты не те, да и сам заказчик не так крут, как Медичи, для которого строил Микеланджело. Однако есть шанс, что отныне архитекторам будет стыдно рисовать неграмотные капители и халтурные карнизы. Сравнения с классикой прошлого они, разумеется, никогда не выдерживали, а в современном строительстве их было просто не с чем сравнивать. Но теперь — баста. Прецедент создан. Качественную классику построить можно.
 Тут есть интересный момент. Конечно, редко бывает, чтобы заказчик сказал архитектору: делай что хочешь — все оплачу. Но кич появляется не по вине заказчика. Сами авторы прекрасно знают, где халтура, а где — качественная архитектура. Их поведение можно сравнить с цинизмом Энди Уорхола. Уорхол заработал состояние, фотографируя банки от кока-колы, но после его смерти выяснилось, что он всю жизнь тайно собирал старинную живопись и антиквариат. Он как бы говорил людям: покупайте мой поп-арт, если вы такие наивные, а я на вырученные деньги приобрету настоящее искусство. Так и архитекторы, рисуя плохой фасад, «держат кукиш в кармане». Они понимают что к чему, но делать хорошо или не умеют, или не хватает сил, или не считают нужным.
Появление новой классики тесно связано с проблемой среды. Исторический город — общепризнанная ценность. Путешествуя, мы осматриваем городские центры, и редко кто тащится на панельную окраину, даже если там высится шедевр хай-тека. Задайте населению Земли вопрос о сносе Венеции — никто не согласится. С Москвой сложнее. У нас и город более пестрый, мозаичный, и памятников меньше. А кроме того, в центре есть рядовая ветхая застройка. Сохранить среду, видимо, не удастся. Разве что предприниматели станут цивилизованнее и поймут, что реконструкция памятника дает в конечном итоге больше прибыли, чем его снос.
…Традиционную архитектуру ценят все (это редкий случай, когда общество почти солидарно). Заказчикам она нужна для солидного имиджа, властям — поскольку они считают себя обязанными сохранять национальные традиции, горожанам — чтобы было на что посмотреть (ведь визуальной информации на классическом фасаде ровно столько, сколько нужно для глаза, в отличие от стены современного здания, которая слишком монотонна). Традиционную архитектуру ценят все… кроме архитекторов. Среда так или иначе разрушается, заменяясь либо подделкой под традицию, либо сухим модернизмом.
 Михаил Филиппов: «Представления о том, что ценно в архитектуре, полностью разошлись у тех, кто архитектуру делает, и тех, для кого она создается. Если архитекторы ценят соответствие принципам авангардной эстетики, то жители считают ценным исторический город, а все, что находится за его пределами, рассматривают как пространство, в котором приходится жить». Современная архитектура, способная органично продолжить исторический город, — это как раз классика. Чтобы вписаться в среду, она должна быть сделана не хуже, чем исторические здания. Не повторять их, а именно встать рядом по принципу равного достоинства».
«Римский дом» Михаила Филиппова продолжает традицию доходных домов начала ХХ века. Этих домов много в районе Полянки, где он стоит. Они по-московски нарядные и непринужденные. Филипповский дом жесткой художественной логикой и несколько сумрачной монументальностью ближе к петербургской неоклассике Серебряного века. Во всяком случае, не уступает ей по качеству архитектурной мысли. Дом интересно придуман: его боковые крылья почти смыкаются, обнимая круглый двор. Круглый атриум — любимая филипповская тема. Двадцать лет назад один его проект получил премию на японском конкурсе Central Glass. Тот двор был окружен по периметру двадцатью тремя арками всех эпох и стилей — метафора непрерывности традиции. В «Римском доме» тоже есть аркада, но арки одинаковые. Четырехколонные портики расположены ступенчато. Каскад колонн и объятия аркады находятся в движении, как будто кружатся в танце. Такого еще нигде не было. Ни у Палладио, ни у Пиранези. «Римский дом» единственный из вышеперечисленных не повторяет, а развивает классический канон. Что крайне трудно, ведь за две с половиной тысячи лет, кажется, все придумано. Эта пассионарная архитектура выражает абсолютно современное содержание, сообщенное классическим языком. Не случайно сам Филиппов назвал ее «танцующей классикой».
…Классика сегодня — единственная оригинальная архитектура, которую может предложить Россия миру. С ней много возни. Ее трудно сочинять, потому что разница между классикой и модернизмом, как между симфонией и песней. Ее трудно чертить, потому что много деталей. Ее трудно воплощать, потому что приходится биться с заказчиком и строителями. Но раз уж мы обзавелись национальным достоянием, можно постараться. Оно должно быть из натуральных материалов. Не пенопласт и гипс, даже не штукатурка, а камень, кирпич и дерево — материалы классики. Детали Бархина были бы еще прекраснее в мраморе, а колонны Филиппова — в камне. …Что касается ремесленного качества, ситуация в России в целом легче, чем на Западе, потому что ручной труд здесь не требует запредельной оплаты, а именно он, наряду с изобретением архитектора, гарантирует зданию уникальность.
Филиппов как-то сказал, что он двадцать лет ухаживает за девушкой по имени «классика». Видимо, именно такое серьезное, рыцарское отношение к ней всех четверых архитекторов приводит к тому, что они беспощадно критикуют друг друга, относятся к творчеству коллег крайне ревниво. Это и неудивительно: ведь они служат одной Прекрасной Даме. И в этом их отличие от большинства архитекторов, которые служению предпочитают ни к чему не обязывающий «гражданский брак».
Рыцарское соперничество прекрасно, но оно же и вредит делу. Нашим бы классикам примириться, объединиться, манифест издать, книжку. Их западные единомышленники, сторонники классического движения 1980-х, были дружнее и бойчее. Им, впрочем, повезло: фанатом классической традиции оказался сам принц Чарльз. Он инициировал ряд телепередач, в которых традиционную архитектуру настойчиво отождествлял с экологическим движением. Чем завоевал общественное мнение. Пример подала королевская администрация, заказав виллы в Риджентс-парке, затем была библиотека в Оксфорде и т.д. Классицисты всех стран объединились и понастроили вилл и поселков по Европе и Америке.
Заказчиками классики всегда были эстеты, пижоны и снобы. Римские патриции устраивали себе роскошнейшие загородные виллы. Ренессанс начался с того, что кучка друзей влюбилась в античную литературу, а там и архитектура пошла. В начале XVIII века английские аристократы-либералы демонстрировали свою свободу от власти с помощью стиля. Власть насаждала барокко, а они заказывали виллы в стиле Палладио. В России у классики тоже нашлись поклонники. Когда Екатерина разрешила дворянам не служить, они срочно поехали в деревню, и случился расцвет русской усадьбы. А неоклассику Серебряного века оплачивали банкиры. О монархах нечего и говорить: те классику обожали. Российские заказчики быстро учатся. Судя по моде на антиквариат, скоро появятся и ценители классической архитектуры. Народ ездит за границу, смотрит антики, разбирается. Роль принца Чарльза мог бы взять на себя какой-нибудь олигарх. Строящие новую классику одаренные российские архитекторы — наш национальный ресурс. Не хуже нефти и получше футбола.

Лариса Копылова. РУССКИЕ КЛАССИКИ. «Интерьер + Дизайн», 2005, № 11
полностью текст здесь:
http://www.archi.ru/events/news/news_current_press.html?nid=415&fl=1&sl=1

Григорий Ревзин:

…И, наконец, дом Михаила Филиппова в Погорельском переулке. Филиппов с редким упорством продвигает современную классическую архитектуру, я бы сказал, что своим возвращением классика в первую очередь обязана ему. Это, несомненно, самая серьезная работа из всех перечисленных. И вот почему.
Этот дом легко встает в ряд и со сталинскими классиками, и с петербургским неоклассицизмом начала ХХ века, и с итальянскими палаццо эпохи барокко. Но он не похож ни на один из этих прототипов. Это классическая архитектура, но в истории классической архитектуры такого не было. Не было такой фантастической композиции, разорванного круга двора, взлетающего куда-то вверх ордера. Если это на что-то похоже, то скорее на архитектурные фантазии Пиранези и Гонзаго. Все остальные перечисленные архитекторы изучают классический язык и делают что-то похожее на то, что уже было. Михаил Филиппов говорит на этом языке что-то новое, и его дом можно было бы показывать классицистам прошлого, чтобы они удивились, - они так не умели.
Так бывает, что профессиональное сообщество придерживается каких-то взглядов, которые обычному человеку не объяснишь. Среди современных архитекторов, русских и нет, принято считать, что красота - это устаревшая категория. Что значит – «красивое здание»? Одному красиво одно, другому - другое. Этим понятием нельзя пользоваться. Архитектура может быть смелой, эффектной, лаконичной, функциональной, органичной, а что такое «красиво» - непонятно. Это убедительно звучит, но неубедительно выглядит.
Красоту действительно трудно определить, но интуитивно как-то понятно, что она есть. Бывают такие трудноопределимые категории, например, свобода. Исайя Берлин очень хорошо придумал про свободу: невозможно определить, что такое свобода, зато очень легко определить, что такое несвобода. Принуждение чувствует каждый и легко его опознает. С красотой, по-моему, та же история. Что такое красивая архитектура, сказать довольно трудно, а вот некрасивая - это как-то легко.
Вероятно, одна стеклянная коробочка может показаться красивой людям, которые никогда не видели стекла, иначе как разбитого и в старой оконной раме. Но если ты попал в район, где километры стеклянных коробочек, очарование быстро пропадает. Скажем, люди ездят в Италию любоваться архитектурой, и никому не приходит в голову съездить полюбоваться продукцией индустриального домостроения. Так вот, эти московские классицисты решили реабилитировать красоту. Они пытаются сделать так, чтобы дом стал произведением искусства, чтобы вы поразились качеству пространства, композиции, скульптурности деталей, чтобы вы ощутили классику. Они хотят, чтобы здесь было как там, куда вы ездите любоваться архитектурой.
Это просто, но то, что у них это получается, - чудо. Ведь им приходится воевать на два фронта. На одном фронте - "лужковский стиль". Теперь мы все знаем, что это такое, но не совсем понимаем, как это получается. Просто желание «чтобы было красиво» возникает не только у меня, но и у Лужкова. И когда он поддерживает строительство дома Галины Вишневской на Остоженке или подземный «Охотный ряд» на Манежной площади, то хочет, чтобы все было как в старой Москве.
Так иногда бывает, что человек, например, восхищается старым оружием - походит, скажем, по Историческому музею, насмотрится, а потом пойдет и купит в сувенирной лавке меч Карла Великого китайского производства. Тут примерно такая же ситуация. Он хочет красивой архитектуры, а получает халтуру, которая вроде бы похожа на старую архитектуру - тоже белая, желтая, колонны вроде есть, балясины, - только сделано это все на уровне китайской подделки. И вроде чувствует человек смутную тревогу, но профессионалы его успокаивают: все нормально, говорят, современное прочтение традиций русского классицизма. И он успокаивается.
Так происходит не только в Москве. Архитектуру «лужковского стиля» вы найдете сегодня в массе мест. Любой турецкий, египетский, греческий курорт, любой американский город из одноэтажных коттеджей дарит вам те же самые столбы с нахлобучками сверху под видом колонн, отформованный прямоугольным уголком гипс под видом карнизов, те же гипсокартонные арки, те же перила с балясинами из мрамора, зашлифованного под пластмассу. Спрос на красоту есть везде, и его везде удовлетворяют люди, которые считают, что этой категории не существует. Во всем мире существует коммерческий классицизм. Специфика того, что сегодня родилось в Москве, - это классицизм некоммерческий.
Халтуру сделать легче. Она дешевле в производстве, а продается точно так же. Понимаете, это трудно: заставить таджикских рабочих правильно поставить капители. Это трудно: объяснить девелоперу, что есть архитектурная композиция, и поэтому частью площадей придется пожертвовать. Настоящую классику трудно проектировать, трудно строить, трудно продавать заказчику. Это можно делать только ради идеи. Так вот, сегодня в Москве идея родилась.
Это и рождает второй фронт. Такой архитектуры сегодня нет нигде в мире. А поскольку профессиональное сообщество архитекторов решило отказаться от категории красоты, главным и единственным критерием качества у нас осталось одно - хорошая архитектура та, которая делается сегодня на Западе. Раз такой там сегодня не делают - значит, эта плохая. Раз Заха Хадид с Даниэлем Либескиндом делают не так, пусть этого не будет. Даже удивительно, сколько интеллектуальных копий ломается ради того, чтобы доказать, что классическая архитектура сегодня не должна существовать. Для человека со стороны это словесный понос, но для архитекторов - интеллектуальная среда, в которой они существуют.
Как ни странно это звучит, но, по сути, поведение этих архитекторов, этих новых классицистов следует отнюдь не классическим, а авангардным схемам. Они пытаются создавать новую архитектуру вопреки коммерческой логике и принятому общественному мнению. Для профессионального сообщества и тем более для всех, кто занимается современным искусством, качественно сделанная классика - это пощечина общественному вкусу, и именно так ее и воспринимают.
Наверное, поэтому сами эти архитекторы нетерпимы, как настоящие авангардисты. Эта статья - вероятно, первое и единственное место, где их соединили вместе. Каждый из них рассказывал автору этих строк, как неверно понимает классику другой, как он не желает иметь с ними со всеми ничего общего. Слушая это, я постоянно вспоминал, как ненавидели друг друга Татлин с Малевичем. И тем не менее они все-таки что-то сделали. Они нашли силы перебороть и коммерческую логику, и тупость общественного мнения.
Это единственно оригинальное, что есть в нашей сегодняшней архитектуре. Будь мы менее зависимы от западного художественного начальства, мы бы должны были носить этих архитекторов на руках. Если можно сказать, что сегодняшняя русская архитектура состоялась, то она состоялась именно в них.
Не знаю, получился ли у меня панегирик, но я пытался.

Григорий Ревзин. СЧИТАЙТЕ МЕНЯ КЛАССИЦИСТОМ. «Коммерсантъ-Власть», 2005, №33
полностью текст здесь:
http://www.archi.ru/events/news/news_current_press.html?nid=27&fl=1&sl=1

Сергей Ходнев:

Богатство смыслов слова «реализм» стоит дополнить еще одной ассоциацией. Как известно, средневековые схоласты в свое время поломали немало копий по поводу универсалий - общих понятий. В процессе этого ломания они поделились на два мощных философских лагеря. Реалисты утверждали, что пресловутые универсалии, как платоновские идеи, не только имеют самостоятельное реальное бытие, но и предсуществуют вещам. Номиналисты отвечали, что в реальности универсалий не существует, и потому они суть всего лишь «звуки», имена (nomina). Собственно, эти схоластические баталии напрямую восходили к античности, к эллинскому духу. Как и классическая архитектура. Но сюжет из средневековой философии и некоторые сюжеты из современной московской архитектуры роднит не только это.

В «завлекалочках» риэлторских реклам, посвященных квазинеоклассическим элитным домам, клиенту предлагается «вобрать в себя дух Истории, очарование Стиля и Престижа». Если очаровательный и престижный «классический стиль» достигается неуклюжей декорацией, то он является таковым лишь по имени (что, в конечном счете, многих вполне устраивает). С другой - номиналистам от бизнеса противостоят адепты, утверждающие своим творчеством классику не столько как стиль, сколько как систему архитектурных ценностей, реально существующих и реально воплощающихся в постройке. Для полноты картины находится и аналог средневековых концептуалистов в лице всякого рода мудрых градостроителей, предполагающих, что истинное видение природы вещей существует только в пределах интеллекта (правда, по преимуществу их собственного).

Михаил Филиппов и Илья Уткин в этом контексте, конечно, совершенно последовательные «реалисты». Реалистов средневековых было принято считать в среде их оппонентов несколько неотмирными персонажами. Двух главных ньюсмейкеров русской неоклассики тоже преследует репутация идеалистов и утопистов, ностальгирующих-де по «бумажным» временам. Вот, однако, два крупных произведения в жанре «элитный жилой дом», которые на всех парах стремятся к самому ощутимому воплощению. По проекту Филиппова уже делаются рабочие чертежи, а у дома Уткина почти полностью готов монолитный каркас.

История проектируемого Михаилом Филипповым дома в Казачьем переулке довольно показательна. Его первым вариантом стал проект жилого комплекса в Афанасьевском переулке, использовавший тему круглого двора. Парадный двор-площадь, отголосок венецианских cortile, и сам по себе довольно сильная новинка. К тому же для жилой структуры такого масштаба и такого уровня он кажется совершенно оправданным решением. Помимо прочего, такая композиция двора препятствует неприятному для жильцов «визуальному контакту» между окнами. Как бы то ни было, двор получился не только парадный и функциональный, но и очень интровертированныи, в чем-то даже меланхоличный. Да, композиция его решена очень даже «нескучно»: диагональная ось, мощное спиралевидное движение, излюбленные Филипповым мотивы шагающих куда-то наверх колонн. Фасад чуть ли не насмешливый, развлекающий взгляд и создающий иллюзию спонтанности. И при всем том круг двора-площади, напоминающий античную «арену», слишком отвлечен, слишком четко изолирует входящего в него человека.

В свое время проект получил некоторую прессу, однако реализован не был. И вот тут начинается самое интересное: по публикациям на архитектора «вышли» новые заказчики - которые тоже горели желанием получить «Италию». Причем не из эстетических симпатий, а из соображений выгоды: такое, мол, лучше всего продается. В результате родился проект дома в Казачьем переулке, также организованного вокруг обширного круглого двора, но с существенными отличиями. В Афанасьевском комплекс несколько «оттиснут» вглубь участка, почему двор и приобретает характер «лица». В Казачьем двор куда спокойнее - нет никаких «кунштюков», главенствует строгий и сухой ритм горизонталей (руста и карнизов). Зато эту строгость нейтрализует уличный фасад: пропорции асимметрично декорированных крыльев, фланкирующих вход во двор, куда более приветливы. Да и вся стилистика дома в целом совершенно иная: если в первом случае Италия в большой степени декорационная, условная, то во втором - почти этнографически жизненная (некоторые сомнения вызывает лишь назойливый мотив балконных ограждений).

О степени продаваемости такого извода классики - простодушного, сочного, экзотичного - судить тем же риэлтерам. Интересно другое - сам мотив возникновения этого извода в работе над жильем. Надо полагать, что мнение потенциального клиента здесь играет последнюю роль: подразумевается, что он в этом отношении фигура пассивная и интересоваться будет не столько красотой, сколько комфортом. Архитектор же, со своей стороны, просто осуществляет (причем без малейшей ностальгии) те принципы, которые заявил на тех самых «бумажных» конкурсах - еще в то время, когда фраза «Дом 2001 года» для всех означала нечто отдаленное и, пожалуй, утопичное. Для него классика не законченная и универсальная стилистическая система, а органичная «жизнь» традиционных форм. Если же она замыкается на временной частности, превращается в замкнутую и полностью формализованную среду, то она лишается потенциала развития, заходит в тупик.

Возможно, именно в попытке избежать тупиковых дорог Филиппов обращается к тому пути, который был намечен в свое время итальянскими штудиями Жолтовского. Это расширение классического архитектурного опыта теми началами, которые находились на периферии «мейнстрима» итальянского Ренессанса, всем тем, что называется vernacular. Иными словами, настойчивое стремление уклониться от любого «магистрального пути»: то в архаизацию, то в рустикальность, то в «экзотику» черепичных кровель, то в игры с колоннами. Без сомнения, это путь романтичный, не лишенный аутентичности и притом очень художественный. Но трудно сказать, возможен ли он сейчас вне творчества самого Филиппова - как отдельно взятый универсальный метод.

Сергей Ходнев. ПОЧУВСТВУЙТЕ РАЗНИЦУ. «Проект Россия», № 24 (июнь 2002)

 Александр Раппапорт:

В Париже на набережной Бранли в тени Эйфелевой башни открылся новый музей Жана Нувеля. В Москве в Казачьем переулке построен новый дом Михаила Филиппова
Оба здания симптоматично пересекаются в одной точке: «Так, как строили раньше, строить нельзя. Нужны эксперименты». О здании музея сужу по прессе, дом Филиппова пошел посмотреть. Сопоставлять эти два сооружения, естественно, можно лишь как события в мире архитектурных экспериментов. Судя по описаниям, музей Нувеля на меня произвел бы тягостное впечатление. Опять эффекты! Никакого этоса, одни чудеса! А я устал от аттракционов, видимо, старею.
У Филиппова вроде бы никаких чудес - один этос.
Нувель – самый экстравагантный и изящный из французских авангардистов. Филиппов – самый консервативный из московских традиционалистов. Мне кажется, к тому же, что Филиппов – и самый блестящий рисовальщик архитектуры не только среди ныне живущих, но и среди прошлых поколений. Он владеет карандашом лучше Пиранези.
Но - вот ужас - здание Филиппова напоминает мне затонувшую подлодку. Эдакий «Наутилус-Курск». Благородное нечто, поднятое со дна морского, и вот-вот приедут специалисты, вскроют его стальной кожух и вынут обитателей дворца из предместьев Атлантиды. Нет, не Атлантиды. Обитатели окажутся московскими бизнесменами и бизнесвуменами. Их дом напоминает классицистический батискаф. Это принцип рублевских заборов – не смешиваться с толпой и не видеть окружающих. В этом его различие с ночлежкой горьковского «На дне», обитатели последней не высовываются, а жители нового дома в Казачьем скрываются.
Этот совершенно фантастический образ выплывает в сознании отчасти в прямой связи с ордером, превращающим многоэтажный дом в римскую виллу-инсулу, своего рода остров, но затонувший. Отчасти же сам ордер, теряя свой исторический облик, воспринимается как некий обнажившийся скелет, а круглый двор, уводя в юношеский сумрак академического циркуля Де ля Мотта, навевает сон забвенья, память и думы о Былом.
У Нувеля – музей-зоопарк. Всё для зрения, для оптики, для зрелища. Птичий базар исторических и археологических остатков. В таком сооружении, не предназначенном для жизни, можно пережить сон наяву, смешение пространств, лучей света, предметов и их отражений, города и некоего мира, который, будучи оппозицией к городу, ни в коем случае не возвращается к природе. Руссо тут нечего делать. Одним словом, спектакль в мире спектакля, театр в театре – мышеловка по Шекспиру. Нет только Гамлета. Не ясно, кого тут выведут на чистую воду. А никого. Тут нет чистой воды, тут симфония зеркал, сухой аквариум бликов. В этой театрализации есть много того, что привлекает и Филиппова. Вспоминаю его Еврейский театр и Венецианский проект.
На фоне нынешнего музейного бума музей Нувеля стоит в одном ряду с о Гуггенхаймом в Бильбао и Еврейским музеем Либескинда в Берлине. Суть та же – здание перетягивает одеяло на себя, важны не предметы, выставленные в музее, а сам музей. Не случайно критики сопоставляют новое здание Нувеля с Гранд-опера Шарля Гарнье. Здание – больший спектакль, чем самое представление.
Казалось бы, в этом есть своя традиция. Эрмитаж, Зимний дворец, Лувр. В этих зданиях дух заведомо поднят на небывалую высоту, воздух заведомо насыщен культурными ожиданиями, в поле которых каждый артефакт начинает светиться. Но там ожидание опирается на прошлое, на некий призрак аристократии, двора. Тут же в стеклянности и прозрачности есть призрачность текучести момента, рекламной сиюминутности, кинематографического обморока. Девальвация экспонатов сближает это пространство в потусторонним миром. Там священный трепет и почтение, тут ужас восторга, аттракцион, американские горы и чертово колесо. Так и тянет сказануть – «чертово колесо сансары».
В обоих случаях мы имеем дело с жизнью, заглядывающей за свой край. Разумеется, это особенность храмов и святилищ. Жилой дом Филиппова в таком случае уплыл в мир иной, а музей – есть место для людей, уставших от жизни. Смерть давно не пахнет тленом, она пахнет кинематографом, фейерверками, дымком петард, пылинками в лучах прожектора.
В филипповском доме смерть (или жизнь – не важно) пахнет историческим увражем. Смерть, в известном смысле, превращается в аттракцион. И смертельный аттракцион есть квинтессенция жизненных наслаждений.
На фоне московского архитектурного калейдоскопа филипповский дом есть музейный экспонат. Он – самое старое здание города, он старше Кремля и Мавзолея. Это некий Вий, которому трудно приподнять веки.
Но и музей Нувеля – тоже эпизод из волшебной сказки.
Не буду утомлять читателя назойливыми метафорами и навязчивыми сравнениями. В свете архитектурного воображения виднее, что городская жизнь становится все сказочней, поскольку все более невыносимей. Сладкий дурман наркотизма преследует горожанина, уставшего от жизни. И не удивительно, что, в соответствии с теорией, автор, архитектор становится все менее существенным элементом творческого выражения этой усталости. Китч «Дон-строя», взметнувшаяся ввысь утопия Фостера, заурядный офис, классический пастиш, калейдоскопический аквариум, олимпийский стадион, музей, офис, наконец, жилой дом – все они жаждут вырваться куда-то или выражают покорную готовность утонуть. Атлантида то обнаруживается над водой в часы отлива, то вновь погружается в пучины, соответственно ритмам приливов и отливов метрополии.
 
Александр Раппапорт. НУВЕЛЬ И ФИЛИППОВ. Опубликовано на сайте «архитектор.ру» 11.07.2006 
http://architektor.ru/ai/doc_view.html?31

ваше мнение

Гость | 5674 дн. 1 ч. назад
Такой настоящей, городской, не макетной, современной архитектуры не встречал ни на этом сайте ни в натуре. За такой дом не стыдно. Хотел написать о других объектах на этом сайте, но всегда было стыдно, что архитекторы и заказчики ставят себя выше города и его жителей, которые, наверное ничего не понимают в архитектуре, внушая нам, что Москва не Рим, сносим, строем что хотим, часто объекты не плохие или очень неплохие но не для центральной части Москвы, пытаться объяснять такие вещи надо на 1-м курсе... стыдно ребята...
А ВАМ Михаил Филиппов (главный архитектор), Михаил Леонов (руководитель проекта), Тамара Филиппова, Александр Филлипов, Ольга Мранова, Екатерина Михайлова
Заказчик: ООО «Палатиум»
ОГРОМНОЕ СПАСИБО!
Гость | 6219 дн. 17 ч. назад
хоть графике повезло Поцелуй
олег | 6219 дн. 19 ч. назад
графика - да, а дом-то не на бумажке. а планы вы видели? то-то и оно Скептически
Гость | 6219 дн. 21 ч. назад
Очень грустно
ххх | 6222 дн. 17 ч. назад
удивительный дом для наше сумашедшего
времени, стеклянно-бетонных монстров. сочетание нового, прекрасно вписанного и в окружающую архитектуру и природу, с чем-то давно знакомым.
такие места не хочется пробегать, в них хочется остановиться и побыть.
завораживающая графика филиппова-рекомендую...
побольше бы таких архитекторов нашей замечательной москве
чудесные фото и.пальмина.
Перейти к обсуждению на форуме >>