Улица Балчуг, 1
Проектировщик: «Архитектурная мастерская № 19»
Архитекторы: Владимир Колосницын, Григорий Березин, Ханс Коссдорф, П.Голгер
Инженер: Сергей Козыренко
Подрядчик: «Австрой» (Австрия)
1988 - 1991
наше мнение
Что бы там ни говорили, но 90-е годы в остались в истории московской архитектуры эпохой башенок. Они были главной приметой «московского стиля», существование которого отрицали как его адепты («Стиль московский существует уже 850 лет!» - сказал как-то Владимир Ресин), так и его критики («Московский стиль - это выдумка, его не было и нет» - написала Ольга Кабанова). Но это как в детском анекдоте: «Как же так: жопа есть, а слова нет?» Куда же деть эти две сотни башенок? Ну не ломать же их, в самом деле.
Да, конечно, «московский стиль» - это никакой не стиль, а лишь запоздалая разновидность постмодернизма. Отличающася от оригинала тем, что игровое осмысление истории и среды было сведено к простодушному рифмоплетству: если рядом классицизм - мы готовим арку, если башня - башню ставь, к ней лепи колонны.
Став - вопреки своей иронической природе - официальной архитектурной политикой, постмодерн в Москве утратил те интеллектуальность и рефлексивность, которыми блистали работы Вентури и Мура, Грейвза и Росси, Бофилла и Холляйна. Тупые коробки из бетона и стекла, облепленные плохо нарисованными колоннами - казалось бы, что общего с первоисточником? Но именно башенки - бесконечно разнообразные, с чем-то непременно рифмующиеся и всегда что-нибудь цитирующие - оказались главной постмодернистской составляющей «московского стиля».
Сколько шедевров мирового зодчества было процитировано в этих башенках! Кремль и Коломенское, Пашков дом и Сухарева башня, баптистерий во Флоренции и Айя-София, Шартрский собор и башня Татлина... Каков был смысл этих цитат? Почему, например, башенки гостиницы «Аврора» на Петровке повторяют шатер церкви Вознесения в Коломенском, а башенка Департамента строительства на улице Белинского есть копия навершия кампанилы Сан Марко? Потому, что туристов надо морально подготовить к встрече с прекрасным, а контора г-на Ресина занята возведением таких же шедевров, как и венецианская кампанила. Злопыхатель, конечно, скажет, что это просто та «литература», которая регулярно требуется, чтобы что-нибудь кому-нибудь впарить, но, помилуйте, станет ли г-н Ресин сам себе что-нибудь впаривать?
В общем, получилась настоящая энциклопедия. И, как всякая энциклопедия, где рядом оказываются Посохин и Постник, Мейер и Меерсон, она не претендует на качество. Она берет количеством. Собственно, то, что от башенок всех тошнит, только тем и объясняется, что их слишком много. По самым грубым подсчетам - две с половиной сотни. Но храмовых-то вертикалей было вообще «сорок сороков», то есть полторы тыщи! И ничего, никаких признаков дурноты ни в одном мемуаре. Наоборот: повсеместное умиление нашей самобытностью. Взгляните на любую старинную панораму Москвы: просто лес колоколен! А одному путешественнику даже порт причудился, в коем покачиваются мачты тысячи кораблей.
Правда, наши башенки на мачты смахивают мало. Чаще они напоминают карандаши. Но разве же это не прекрасная метафора для самого читающего города самой читающей страны? Карандаши, которые чертят в воздухе строки самой прекрасной поэмы... Так и слышишь голос Газманова: «Москва! Скрип карандашей! Москва! Запах кислых щей!» и т.д. Тут, правда, сразу встает вопрос, считать ли подлинно лужковской башенкой ротонду и бельведер, не имеющих явно выраженной остроты на кончике. И что вообще считать башенкой? Ведь одно дело, когда здание башенкой заканчивается (архетип кампанилы), а башенка наугольная (архетип крепости) - совсем другое. Наконец, не является ли профанацией башенка в виде пустотелого каркаса (как, например, в новых домах на Ленинском проспекте или в школе на Дубининской)? Нет ли тут намека на исчерпанность наших грифелей?
Впрочем, искать в наших башенках смысл - пустое занятие. Это все равно что обсуждать их фаллическую символику. И дело даже не в том, что всякий прямой и высокий предмет отдает фаллосом. А в том, что извлечь из этой схожести хоть какой-то смысл ровным счетом невозможно. Если же сводить все не к Фрейду, а, скажем, к Марксу, то тогда всякая башня - символ капитала. А если к Шопенгауэру - символ воли. А если к Платону - символ мысли. В том-то весь и ужас, что башня - как почти абстрактная форма - способна символизировать все что угодно! Поэтому обратимся лучше к вопросу о том, откуда они взялись.
Первый источник это национальная традиция. Русская архитектура всегда стремилась ввысь. Правда, раньше у этого стремления был сугубо религиозный смысл: прикоснуться к небу, вобрать шприцом колокольни частицу мира горнего. Но чем выше лез человек, тем дальше становился Бог. Смирение сменилось гордыней, и постепенно у всякого небоскребства осталось одно назначение: пошире кинуть взор на мир дольний. Еще в XIX веке один истинно русский человек пределом мечтаний полагал как раз «огромнейший дом с таким высоким бельведером, что можно оттуда видеть даже Москву и там пить вечером чай на открытом воздухе и рассуждать о каких-нибудь приятных предметах».
Но нынче и Москве Москву так просто не увидать. Город растет вверх, прежние доминанты тонут в рядовой застройке, ему нужны новые ориентиры. Именно так принято объяснять появление семи сталинских высотных зданий. Другое дело, что те высотки были полноценным прыжком в иной масштаб, башенки же - лишь робкий такой подскок. Шпили высоток логично вырастают из их ярусной композиции, наши же башенки словно бы присобачены в последний момент, где-то на уголку. Словно не в силах дотянуться до неба, дом со злости туда плюет. Плевок падает обратно и застывает - башенкой. Тем не менее, восстановление фирменного московского силуэта можно считать законным поводом к появлению башенок.
Наконец, третья составляющая: постмодернизм. Который разрешил архитектору не выдумывать в муках новое, а широко и привольно черпать из старого, комбинировать и переосмысливать. Постмодерн удачно лег на поиски национальной идентификации, которыми была занята распавшаяся империя. Первое, что приходило тогда на ум - восстановить те связи, которые оборвались 1917-м годом. Поэтому все, что строилось, строилось исключительно в исторических стилях. Ну, а башенки были самой естественной цитатой - потому как у главного символа города их ажно 20 штук.
И появление самой первой башенки - на гостинице «Балчуг», в 1991 году, было вполне естественно, поскольку возникла она ровно напротив Кремля. А вот какая такая причина занесла башенку на крышу Налоговой инспекции на Тульской улице - одному Починку известно. Тут кроется, пожалуй, главная нелепость «башенного проекта». Когда башенкой увенчивался какой-нибудь новодел в центре, это можно было понять. Когда же она вырастала на окраине, да еще и на здании вполне современных форм - это уже был абсурд. Настоящая же паранойя же началась, когда башенка стала пропуском в центр. Она лудилась где попало и как попало. Уже никому не было важно, с чем там она перекликается. Было ясно, что с ней легко проскочить любой градсовет.
А потом она покорила и окраины, став символом не только новой московской архитектуры, но и вообще Москвы 90-х. Таким же, как пробки и бомжи, ларьки и реклама, ночные клубы и обменники. Хотя, в отличие от них, башенка не была закономерным следствием рынка, демократии и прочих ельцинских реформ. Это была наша местная дурь. Заметьте, кстати, что в новых постройках Нижнего Новгорода или Питера башенок почти не сыскать. И это характерно. Обращение к «русскому стилю» (терема, наличники, кокошники, дыньки и т.д.) всегда инспирировалось лихой годиной и необходимостью национального самоутверждения: будь то вторая половина XIX века (Крымская война), начало ХХ века (Японская) или его середина (Великая Отечественная). Потому и шел он по всей Руси. Но в конце века мы имеем исключительно «московский русский стиль». В котором от всего богатства и разнообразия первоисточника остались только башенки.
Но и к архитектуре-то башенка имеет довольно далекое отношения. Это в чистом виде знак - знак обращения к традиции. Но и традиция эта весьма специфична. Ведь те же кремлевские башни - это соединение итальянской крепостной архитектуры и поздней английской готики. Готикой же отдают и поиски «русского стиля» Василием Баженовым, в эскизах которого (коронационное убранство Ходынского поля) уже различимы силуэты сталинских высоток. Григорий Ревзин однажды убедительно доказал, что заказ на «русское» всегда приходит извне профессии, а в ее в рамках обращение к «русскому стилю» всегда воспринимается как профанация. И то, что «отделаться» от этого заказа теперь можно одной только башенкой, прилепить которую не составляет большого труда, говорит ровно о том же. Как и то, что ни один из хороших московских архитекторов за 15 лет ни разу себе ее не позволил.
Странно, что еще не написано искусствоведческого труда об этом феномене. Наверное, потому что никто не способен воспринимать башенки всерьез. Мы бы тоже не хотели, но куда деться, если они в каждом окне, как портрет Путина в каждом кабинете. Описав истоки явления, опишем же и его эволюцию - в которой нам видятся три стадии. Назовем их - раз уж вокруг такая любовь к Венеции - «торчелло» (когда просто торчат), «мурано» (иронический замес) и «бурано» (нечто космическое и хай-тековское).
Первая: 1991 - 1995. Башенки лепятся для рифмы с существующими высотными ориентирами (колокольнями, шпилями, шатрами). Играют роль доминант, работают замыкателями перспектив. Прообразами служат исключительно исторические прототипы: колокольни, крепости, монастыри. Самые яркие образцы: РКЦ «Красные холмы», «Токо-банк» на Краснопресненской набережной, «Усадьба-центр» за Моссоветом.
Вторая: 1996 - 2000. Башенок становится так много, что уже невозможно делать их всерьез. В них начинают играть. Их деконструируют, оставляют незаполненным каркас, превращают в голубятни, в шатры-шапито, в бельведеры и ротонды. Тут отметим жилые дома в Даевом переулке, на Сокольнической улице, и, конечно, «Патриарх».
Третья: 2000 - 2004. Историческая башенка уже просто невозможна, но механизм отработан. Поэтому, оставаясь в рамках того же формального хода, башенки приобретают отчетливо хай-тековский колорит. Они делаются теперь из стекла и железа, приобретают сходство со спиралями и шестеренками, а заканчиваются не флюгерами, а антеннами. Тут назовем офис «Энергогаранта» на Садовнической набережной, жилой дом на Тишинской площади и офис «Никойла», что за Дворцом молодежи.
С ним, кстати, произошла самая характерная история. Сначала дом увенчали башенкой, ибо так полагалось по канонам «московского стиля». Но доделать ее не успели: случился кризис. После него стало ясно, что с игрой в старину пора кончать, и от башенки остался каркас в форме куба. Постоял так годик, а потом и вовсе исчез. Но в 2001 году дом получил-таки башню - 35-метровый хай-тековский шпиль.
Ну никуда нам от них не деться.
Николай Малинин. ПЛЕВКИ В НЕБО. Краткий курс истории московских башенок. «Штаб-квартира», 2004, № 10
мнение архитектора
Владимир Колосницын:
Башенка на «Балчуге» - первая в Москве. Да, это мы первыми придумали. Да и мансарду тоже... Начали дом еще в 1988 году, в 1991-м закончили. Откуда она - понятно. Угол - на мост идет, дальше – Кремль. Как тут без башни? А мансарды - просто потому что мы техническими этажами наверх уходили. А потом пришлось их в мансарды превращать. Да вы походите по набережной туда-сюда, посмотрите, как башня смотрится! Я вообще считаю, что это наш лучший объект. Ну, может, потому что первый.
Из интервью Николаю Малинину, 18 октября 1999
справка
Пятизвездочный отель Балчуг Кемпински начинает свою историю с 1898 г., когда на месте нынешнего отеля "Балчуг Кемпински Москва" был построен доходный дом, где останавливались купцы и торговцы. С того времени сохранился только фасад здания, определивший современный облик гостиницы. С 1928 по 1932 год гостиница функционирует под названием "Новомосковская", а после реконструкции получает новое название "Бухарест", под которым принимает гостей вплоть до 1989 г., когда немецкая группа "Кемпински" приступила к реконструкции гостиницы. К 1992 г. отель Балчуг Кемпински приобретает нынешний облик и становится одним из центров деловой жизни Москвы. В 1995 г. отель вступил в международную ассоциацию "Ведущие отели мира". В 1998 г. получил награду Правительства Москвы в номинации "Лучшая гостиница Москвы категории 5 звезд". В 1999 и 2000 гг. был призан лучшей гостиницей России согласно опросу, проводимому Travel Trade Gazette по заказу ITE. В 1999, 2000 и 2001 гг. получал почётную награду "Пятизвездный алмаз", вручаемую Американской Академией Гостеприимства. В разное время гостями отеля становились: Г.Шредер, Х.Карерас, Л.Паваротти и другие.
мнение критики
[…] а давайте лучше продолжим увлекательную прогулку по Софийской набережной. Мы как раз добрались до Балчуга, героического рубежа, на котором доблестные московские власти нанесли один из наиболее сокрушительных ударов зарвавшейся клике беснующихся краеведов, этих подлых и безжалостных убийц в фетровых шляпах. Когда я смотрю на то, во что превратились эти места за последние годы, не могу понять: как такое могло получиться? Почему важнейший в градостроительном отношении участок, фактически являющийся частью ансамбля Красной площади, фоном для храма Василия Блаженного (тоже, впрочем, изрядно дряхлеющего), оказался застроен самыми наглыми и бездарными новостройками? Здание Центробанка – это не то чтобы плохая архитектура, это вообще нельзя назвать архитектурой. Когда я учился на третьем курсе Архитектурного института, за такие проекты и тройки-то ставили разве из жалости. Однако времена меняются.
А начали они меняться в начале 1990-х, когда было принято решение о надстройке старой гостиницы «Бухарест» – теперь она переименована в «Балчуг». Экспертный совет выступил против надстройки, но тогдашний главный архитектор «принципиально пересмотрел ситуацию» и подписал проект архитектора Колосницына в частном порядке. Гигантское корыто мансардной кровли закрыло вид на Кремль со стороны Малого Устьинского моста и задало Садовникам совершенно новый масштаб. Все последующие новостройки ориентируются на него, а не на малоэтажную ветхозаветность старого Замоскворечья. Вторым вырос Центробанк, над невероятными фасадами которого трудились зодчие Колосницын и Воронцов. Изначально был согласован проект вдвое меньшей этажности, не разлучающий Пятницкую улицу с немеркнущим светом звезды Спасской башни. Но за время пути собака смогла подрасти – получилась бесформенная будка, в хвост которой теперь упирается заповедная Пятницкая.
Потом настал черед Ордынки (это была последняя улица центра, сохранявшая неиспорченный вид на кремлевские доминанты). Офисная новостройка под названием «Царев сад» (проект Воронцова) тоже прошла сто экспертиз и согласований. Но с тем же результатом – перспектива Ордынки изменилась до неузнаваемости. В прошлом году отважные градостроители перешагнули через Отводной канал – зодчий Посохин возвел девятиэтажку посреди дряхлеющих Кадашей. Сейчас заканчивается строительство очередного комплекса на углу канала и Балчуга. Виды на будущее еще интереснее: согласованная высота проектируемой застройки вдоль Софийской набережной – 20 м, и это, сами понимаете, стартовая цифра. Можно пойти на Болото и сфотографировать незабываемую кремлевскую панораму на память.
Полностью текст - на сайте "Москва, которой нет": БОЛОТО НА ПАМЯТЬ
