Адрес: Селезневская улица, 9
Архитекторы: Владимир Плоткин, Наталия Ромишевская, Ирина Лелякина, Мария Ильевская, Илья Тюрин, Андрей Травкин
Инженеры: Илья Кац, Юлия Дорская, Борис Мойсейчев 
Конструкторы: Виктор Андреев, Александр Набатников
Заказчик: ОАО «Москапстрой»
Генподрядчик: «Главмосстрой»
Проект: 2003 - 2004
Строительство: 2005 - 2007 

наше мнение

Показываю фотографии московских новостроек немецкому архитектору. «О, - говорит, - и у вас Мейер музей построил?»

Иронию насчет того, что «везде играет одинаково актриса Лия Ахеджакова», опустим как несущественную. Одинаково, но ведь все равно хорошо? Да, классик американского неомодернизма отметился уже в десятке городов музеями современного искусства. Да, они так похожи, что не поймешь, чего здесь больше – фирменного стиля или стариковского бессилья. Но строчку свою в историю архитектуры Ричард Мейер вписал – поэтому ассоциация законна.

С работами Мейера у этого здания и правда много общего. Вызывающе белый цвет, рафинированная сетка фасадов, обилие стекла, игра света и тени на лестницах, структуралистская компоновка объемов… Впрочем, это понятно: как Мейер – самый упертый последователь Ле Корбюзье, так и Плоткин – главный русский корбюзьианец. Но это, скорее, тема для будущих диссертаций. «Оттенки белого у Мейера и Плоткина как отражение национального чувства цвета», например.

Важнее, конечно, другое. Критики так дружно сошлись в том, что дом смахивает на музей современного искусства, потому что у всех перед глазами мейеровские музеи. Но он строит такие уже лет 20, а нынешние арт-центры все-таки другие… Тем не менее, именно музеи Мейера утвердили в 90-е годы архитектурный стереотип жанра. Основанный, конечно, не на личном взгляде, а на устоявшемся стандарте музеефикации современного искусства. Пространства должно быть много, само оно должно быть предельно нейтрально, внутри – простые коробки залов (которые так удачно геометризируются на фасаде), а окружающим искусство помещениям требуется побольше света и виды на окрестности - для контраста.

Это чисто модернистская догма, отошедшая в прошлое вместе с первым музеем-аттракционом, где архитектура победила искусство – я имею в виду Бильбао. С тех пор каждый новый музей современного искусства считает своим долгом стать, в первую очередь, архитектурным шедевром. Что связано опять-таки с переориентацией самого искусства: с картины – на инсталляцию, со статичности – на динамичность, с объекта – на субъект, с созерцания – на участие и т.д. Фокусировка на объект больше не требуется, потому что сам объект расползся как в пространстве, так и во времени. Искусство апроприировало жизнь, и первой его жертвой стало, естественно, само здание музея, превратившееся в объект искусства, а не в пространство-для-искусства.
Но чем, собственно, является современное искусство в мейеровской Америке? Это опыт переживания Другого, общение с чем-то, отличным от привычного, испытание на прочность стереотипов, перефокусировка взгляда. В своей упорядоченной и регламентированной жизни нормальный американец имеет не так уж много шансов столкнуться с Иным. Но культ политкорректности требует уважения не только к меньшинствам, но и вообще ко всему «другому». Поэтому по выходным американцы добропорядочно мучают себя современным искусством. Втайне радуясь, что в их жизни такого нет.

А в нашей жизни иное – кругом! Непредсказуемость окружающей действительности радует разве что художника. Рядовой же гражданин волком воет, сталкиваясь на каждом углу с несправедливостью, каковой он воспринимает любую инаковость. Каждая авария превращается в перформанс, передел собственности – в триллер, домашний спор – в хэппенинг. Откуда столь бурное выяснение отношений при любом конфликте? Да потому что общественный уклад не устоявшийся, отношения нерегламентированны и нецивилизованны. И логично, что за неимением иных институций, местом, где мнение другого обретает вес, оказывается суд.

…Не только искусство апроприирует жизнь. Жизнь во все века брала у искусства, и многие привычные нам ее формы – оттуда. Любой конференц-зал имеет истоком греческий амфитеатр, современный офис – наследник читального зала библиотеки, а бутики очевидно перенимают стилистику у музеев. Неудивительно, что отработанный стандарт музея пошел в жизнь. Удивительно, что восприемником этого образа стал суд. Да еще в России. В отечественной традиции суд – строгое, кондовое здание с минимумом окон, всей своей казенностью символизирующее неотвратимость наказания. Впрочем, за рубежом этот жанр новые формы обрел тоже совсем недавно. Сначала Ричард Роджерс построил Европейский суд по правам человека в Страсбурге (элегантный хай-тек, собранный, словно из детского конструктора), затем - Дворец правосудия в Бордо (деревянные коконы залов в контрасте с прозрачной призмой и волнистая крыша), затем, в 2006 году – городской суд Антверпена.

Образ последнего неоднозначен. Авторы уверяют, что вдохновлялись фламандской живописью и пейзажами с парусниками – отсюда гигантские световые фонари в виде накрененных конусов. Но нельзя не признать, что вид здания весьма колюч: эдакий стеклянный дикобраз, а издалека – и вовсе стая акул... Правда, ни малейшей мрачности в нем нет. «В целом, идея прозрачности и открытости – главная в проекте Роджерса. Именно поэтому стены здания почти полностью стеклянные. Несмотря на внушительные размеры, здание нельзя назвать высоким, оно не подавляет посетителя. Целью архитектора и заказчиков было показать обращенность судебной системы страны к человеку, к его нуждам и чаяниям».

Ровно те же слова можно сказать и о замысле суда московского. Собственно, их критики хором и произнесли: что «колонны, мрамор и позолоченные гербы отправлены в историю», а «это - воплощение нового пластического образа справедливого суда – чистого, открытого, рационального», и что именно «чистота и прозрачность – качества, которыми вроде как должно характеризоваться российское правосудие». В общем, спустя 286 лет сбылась мечта Петра Первого о прозрачности суда. Учредив Главный магистрат для рассмотрения торговых дел, поводом к отводу судьи записали: «если будет он в одной компании с ответчиком часто бывать, или с оным на ухо шептающегося виден». Теперь – будет виден точно.

И прозрачность в данном случае - не метафора. «Проектировщики нового здания ФАС МО учли опыт обустройства зарубежных учреждений правосудия. К примеру, двери залов судебных заседаний снабжены окнами. Не мешая судебному заседанию, можно будет посмотреть, какое слушается дело. С помощью окон и судебный пристав также будет иметь возможность посмотреть, все ли в порядке в зале судебных заседаний». А как уверяет «Российская газета», «самому председателю суда не придется, если что, даже заглядывать в окна: установленные системы видеоконференц-связи позволяют ему незримо присутствовать в любом зале заседаний, не выходя из своего кабинета. Если он что-то пропустит, видеокамеры и микрофоны все равно внимательно зафиксируют весь процесс: протоколы заседаний будут составляться в режиме реального времени. Так что прошедший процесс и посмотреть, и послушать сможет теоретически любой гражданин». Поправка насчет «теоретически», конечно, существенна, но еще интереснее почти божественный образ г-жи Майковой (председателя ФАС МО), которая сможет незримо присутствовать на всех заседаниях. Причем, не только везде, но и – за счет фиксации заседаний – всегда!

Еще есть версия, что «начинка здания позволит проводить даже электронные процессы, которые намечает вести глава Высшего арбитражного суда Антон Иванов. Они позволят предоставлять все бумаги и доказательства на дискетах или по интернету». О том, какое отношение имеет глава Арбитража Высшего к Арбитражу окружному, смотри ниже, забавно же, что в такой перспективе возникает вопрос о необходимости вообще физического здания суда… Но пока, конечно, Другому надо смотреть в лицо, а не в интерфейс – для этого «в самом зале заседаний кресла для сторон процесса поставлены так, что все участники будут сидеть лицом к судье. Это очень важно для тех спорщиков, кому уже неудобно смотреть друг другу в глаза». Думается, что и гигантский козырек над входом сделан не только ради уравновешивания композиции, как уверяют архитекторы (кто б им такую блажь позволил), а именно для того, чтоб слишком уж виртуализующееся присутствие Судьи материализовалось в этой вот «деснице правосудия». При виде которой трепетным критикам «становится немного не по себе». А значит, сработало.

От себя могу засвидетельствовать, что суд честно старается соответствовать идее прозрачности и открытости. Когда в 6 утра я стоял под тем самым козырьком и фотографировал его, из здания вышел не очень даже заспанный охранник, проверил документы и разрешил «продолжать». Что в случае с силовыми ведомствами не просто редкость, а прямо-таки чудо. Можно еще добавить, что в отличие от вертикали каланчи Сущевской полицейской части, это здание подчеркнуто горизонтально, а значит, по схеме Владимира Паперного, олицетворяет положительные тенденции в русской государственности. И что вообще Россия еще не знала госучреждений, решенных столь элегантно, легко и радостно. Сравните с новыми зданиями Верховного суда на Поварской (архитектор Борис Палуй) или Мосгорсуда на Богородском валу (архитектор Михаил Леонов).

Действительно, этим зданием Плоткин открывает совершенно новую тему в жанре чиновной архитектуры – которую продолжает его же здание Налоговой инспекции на Земляном валу, а начать – еще раньше - могло его же здание Высшего Арбитражного суда на Бутырском валу. Те же горизонтальность, прозрачность и легкость, а еще – четкая  сетка фасада, символизирующая строгость законов в России, и повсеместные разрывы этой сетки, символизирующие, вероятно, необязательность их исполнения… Практически законченное, в декабре 2006 года здание было выставлено на торги и продано за 3 млрд рублей. Внятных причин, по которым суд отказался от готового на 80 % здания, не называется, связывают же это решение с назначением нового главы ведомства. Как пишут «Известия», «здание на Селезневской, еще, будучи в проекте, так понравилось назначенному в 2005 году председателем Высшего арбитражного суда Антону Иванову, что он изъявил желание, чтобы оно досталось именно его ведомству. И отказался от уже частично построенного (на московские, понятно, деньги) здания на Бутырском Валу. Теперь Высший арбитражный суд ждет дальнейших щедрых предложений от столицы».

Разбираться в этих интригах – не наша забота, но вот что любопытно. По закону, никаких иных источников финансирования судебной власти, кроме федерального бюджета, быть не может. Дом же на Селезневке построен за счет бюджета столичного. Объяснения этому парадоксу очевидны, но неубедительны. «Ни в какую зависимость мы не попадаем, - заверила председатель ФАС МО Людмила Майкова. - Субъекты федерации по закону обязаны оказывать содействие судам, в том числе создавать нормальные условия работы». «В федеральном бюджете не хватает денег на строительство новых зданий, - объясняет казус зампред Высшего арбитражного суда Владимир Исайчев. - Никакого слияния двух ветвей власти нет - чушь все это». «Без участия субъектов федерации нельзя представить саму возможность создания нормальных условий для судебной системы», - закрыл дискуссию мэр, которому, кстати, здание понравилось. «Мэр назвал новое здание «удачным решением по архитектуре, по месту расположения, удачным местом для работы». Кажется, это первый случай, когда бескомпромиссный модернизм Владимира Плоткина нашел понимание у Юрия Лужкова. (Впрочем, мэр быстро «одумался» и разнес следующую постройку архитектора – торговый центр «Времена года» на Кутузовском проспекте).

Однако, «казус» с финансированием имеет вполне прозрачную подоплеку, не позволяющую простодушно порадоваться новому сооружению. «Мэр Москвы, - пишет обозреватель «Известий» Виктория Волошина, - в различных интервью с гордостью заявляет, что «еще ни разу не проиграл в судах дела о защите чести и достоинства». Конечно, это постоянство делает честь профессионализму юридического управления мэрии, но поневоле закрадывается сомнение: так ли беспристрастна столичная Фемида? Ведь просто по логике бытия не может быть один человек всегда прав, даже если он мэр. Или может - именно потому, что мэр? Во всяком случае щедрое финансирование судебной и правоохранительной систем (за счет средств горбюджета строятся в Москве не только суды) наталкивает на эти неприятные вопросы».

Так что, права, наверное, Юлия Тарабарина, пишущая, что здание надо рассматривать не столько как «отражение процесса гуманизации страны», сколько как «попытку подтолкнуть его художественными средствами». А о том, насколько она утопична, свидетельствует история с ламелями на овальном корпусе. В изначальном замысле они должны были поворачиваться, регулируя уровень освещенности. Но потом передумали: и потому что дорого, и потому что в нашем климате (снег, наледь, отсутствие должного ухода) такие вещи работают плохо. Так что исторически тут все понятно, а символически - забавная метафора. Все, что мы пытаемся взять у цивилизованного мира, само по себе замечательно. Но у нас или плохо работает, или даже и не пытается, оставаясь красивой метафорой.

А огромному тому козырьку тоже пытались сначала придать функцию: собрать сюда воздухозаборники. Потом от идеи отказались, и он тоже остался чистой декорацией – такой же, впрочем, как и очень похожая консоль в здании музея современного искусства в американском городке Акрон. Изготовило ее тем же летом венское бюро Coop Himmelb(l)au, чье название – каламбур: Himmel по-немецки – «небо», blau – «голубое»,  bau – «строительство». В результате получается что-то вроде «кооператива по строительству голубых небес». По большому счету московское здание – такая же утопическая мечта о производстве голубого неба над тусклой действительностью российского правосудия. Когда-то «самого гуманного в мире», а теперь – самого «басманного».

Кстати, трудно не увидеть в этом козырьке гротескную аллюзию на официозную советскую архитектуру 80-х годов. И тогда становится понятно, что уравновешивает он не только композицию здания. Последние постройки Плоткина (Налоговая инспекция на Земляном валу, «Аэробус» в Кочновском проезде), а равно и офисное здание Николая Лызлова на Страстном бульваре, и строящийся деловой комплекс Бориса Левянта на площади Белорусского вокзала, – все они могут быть рассмотрены как какой-то новый, возможно, наконец проклюнувшийся «путинский» стиль в русской архитектуре. В котором современное отягощено традиционалистским, европейскость скрашена контекстуальностью, а сверхидея отсутствует за неимением таковой в стране.

Описать этот стиль сложно, но не почувствовать невозможно. С одной стороны – рациональное западничество: геометризм композиций, четкость планировок, обилие стекла, доминирующий белый цвет. А с другой стороны – неизбывный вернакуляр. Тут и забота о контексте (разнообразные «кивки» среде, постоянные скругления углов), и стремление щегольнуть чем-то понятным русскому человеку – масштабом («Аэробус») или отделкой (гранит на Страстном). Но при всем том – никаких сильных художественных жестов. Разве что толика хаоса внутри порядка – как сбитая сетка окон «Аэробуса» или асимметрия фасадов Страстного. Эдакие шуточки типа того, что «после смерти Махатмы Ганди не с кем поговорить». Точно так же при всей современности и даже типологической новизне (в данном случае – облика госучреждения: легкость, прозрачность, открытость), непременно присутствует какая-нибудь «дань традиции». В данном случае «берет под козырек» как раз наш козырек, уравновешивая напоминанием о вязкой традиции советского правосудия то стильное и актуальное, что есть в этом здании.

Николай Малинин. МОДЕРНИЗМ БЕРЕТ ПОД КОЗЫРЕК. «Проект Россия», № 49

мнение архитектора

Здание Федерального Арбитражного суда  Московского округа располагается недалеко от станции метро «Новослободская», на пересечении улиц Сущевская и Селезневская.
Объемно-пространственное решение  здания суда отвечает современным течениям в архитектуре. Большое количество стекла делает его открытым и прозрачным, что позволяет сделать рабочие кабинеты  светлыми, а фойе и холлы  открыть на городскую среду. Найдены  нестандартные решения  пластики фасада – такие, как вертикальные солнцезащитные ламели  вдоль одного из корпусов и массивный козырек над основным входом  в здание.
Здание разделено на два корпуса: семиэтажный служебный, находящийся  в глубине участка, и трехэтажный  общественный, выходящий на Селезневскую улицу. Оба корпуса имеют отдельные входы с территории и соединены между  собой двумя переходами  по 2-му и 3-му  этажам. Один из переходов выполнен двухсветным, в нем  размещается зимний сад. В подземной  части корпуса объединены  помещения автостоянки и мойки автомобилей. Загрузка столовой  и разгрузка необходимого инвентаря производится в отдельном отсеке подземной автостоянки.
На первом этаже служебного корпуса  размещена столовая для сотрудников и  комплекс социально-психологической  реабилитации с тренажерным залом, залом для занятий аэробикой, кабинетами косметологии, саунами и парикмахерской. В эти  помещения можно попасть из основного  вестибюля и непосредственно с улицы.
В вестибюле размещается КПП, гардероб, а также  лестница и лифтовой холл с тремя лифтами, ведущими в верхнюю часть здания. Один из лифтов  связан с подземной автостоянкой.
Верхние  этажи предназначены  для размещения кабинетов судейских  составов и отделов с оборудованными рабочими  местами. На  шестом этаже находится блок помещений  председателя  арбитражного суда, из которого открывается  вид на Селезневскую улицу и здание музея МВД РФ.
На каждом этаже имеется бытовая комната, курительная и санузел.
В здании размещается архив (2-й этаж), двухуровневая библиотека (3-4-й этажи), зал коллегий на 100 мест (3-й этаж), зал  президиумов на 80 мест (6-й этаж) и конференц-зал на 344 места (5-й этаж). К залам примыкают остекленные фойе с буфетами и зонами отдыха. Залы  оснащены современной видео- и звукотехникой.
Общественный корпус полностью  предназначен для посетителей. После получения  необходимой информации в  доконтрольной зоне и, пройдя контроль, можно попасть в вестибюль с гардеробом.  Здесь же можно посетить буфет, киоск и аптеку,  воспользоваться услугами пресс-службы и медиа-центра, а также получить информацию в приемных сотрудников аппаратных суда.
Из вестибюля круглая лестница и лифт ведут  на  2-й и 3-й этажи корпуса, где находятся залы судебных заседаний,  объединенные двухсветным фойе для  ожидания.
Основные технические помещения здания  расположены на 7–м этаже служебного корпуса и в подземной части здания.
Наружная отделка здания выполнена из панелей Alucodond, цоколь гранитный.
Территория здания ФАС МО огорожена  металлической оградой на цоколе. На  территории  организована ночная подсветка  и предусмотрены места для парковки машин. Два въезда на территорию оборудованы  КПП.

Страничка здания на сайте Агентства архитектурных новостей:
http://agency.archi.ru/object_current.html?id=3101

Официальный сайт ФАС МО:
http://www.fasmo.arbitr.ru/
 

мнение критики

 Юлия Тарабарина:

Архитектура недавно завершенного здания арбитражного суда на Селезневской улице вмещает в себя целый ряд экспериментов с «чистой» формой. Но главный из поставленных здесь опытов – это воплощение нового пластического образа справедливого суда – чистого, открытого, рационального.

Здание состоит из двух корпусов, один – место для повседневной работы судей, он побольше и стоит в глубине участка, а второй - общественный, он расположен ближе к улице и вмещает залы судебных заседаний. Между корпусами – небольшой открытый дворик, над ним – два перехода, и все устроено так, чтобы судьи проходили в залы, не встречаясь со случайными просителями.
Композиция построена на сопоставлении двух корпусов: один большой, прямоугольный и блестит ровными поверхностями больших, от пола до потолка, стекол. Другой невысокий, изогнутых овальных очертаний и снаружи опушен белыми тонкими металлическими пластинами ламелей, внешних жалюзи. Эти ряды изящных вертикальных пластин, обращенные в сторону прохожих, оказываются главной составляющей архитектурного образа. Их появление мотивировано необходимостью защитить интерьеры общественных пространств от прямого солнечного света, но в этом практическом объяснении нельзя не увидеть некоторую долю лукавства.
Дело в том, что, во-первых, от солнца дешевле спасаться простыми внутренними жалюзи, которые тоже есть. А во-вторых, фасадные пластины неподвижны. Сначала, рассказывает Владимир Плоткин, их собирались сделать управляемыми изнутри, но потом выяснилось, что это не очень эффективно и очень дорого – солнце у нас бывает нечасто, зато бывает долгая зима, во время которой сложные механические конструкции портятся. Поэтому остановились на фиксированных ламелях. Это рассуждение вполне справедливо. Однако представим себе, что было бы с фасадом, если бы ламели управлялись по прихоти находящихся внутри людей, местами складываясь в белую непроницаемую плоскость, а местами топорщась. Вероятно, это решение бы выглядело снаружи очень гуманистичным – техника служит человеку, но фасад был бы загублен. Поэтому кажется, что ламели – не столько технический, сколько артистический прием – и в этом своем качестве они прекрасно «работают», создавая образ удивительной чистоты и эфемерности.
Пластины обращены к зрителю тонким торцом и если смотреть на них фронтально, ничего не скрывают. Зато в перспективе складываются в некоторую ровную, но по сути своей зыбкую поверхность. Эта преграда сродни решетке, она еще более открытая, чем стекло, хотя ей и удается создать вокруг фасада вторую оболочку с очень своеобразными свойствами – достаточно толстую, но очень неплотную, хоть и металлическую, но открытую. Таким образом фасады, обращенные к улице и прохожим, составлены из трех последовательных частей, различных по структуре и характеру, но одинаково эфемерных. Сначала острые ребра ламелей, составляющие воздушно-проницаемую внешнюю прослойку, потом – холодно блестящее, но прозрачное стекло, за ним – опять белые матерчатые полосы внутренних жалюзи. Все три «слоя» выглядят тонкими, по разному проницаемыми, хотя при желании позволяют замечательно отгородиться от внешнего мира. Однако дом совершенно теряет массивность и материальность, потому что вместо материи стен у него – легкость оболочек, поддержанная яркой белизной всего, что непрозрачно.
Здание кажется бумажным, настолько оно легкое. Как будто бы его не отливали в течение нескольких лет из бетона, а оно соткалось тут из воздуха – материализованная визуализация, застыв где-то на грани окончательного воплощения. Дом-геометрия, воплощающий разные абстрактные начала – цвета, света, пространства, линии – причем с таким видом, как будто все это часть формального эксперимента. 
Вторая особенность пластин-ламелей заключается в том, что они порождены изогнутыми поверхностями и присутствуют только на них. Здесь тоже есть два объяснения, одно очень общее: архитектор таким образом создает ощутимое различие фактур, прямые плоскости блестят стеклом, а искривленные топорщатся решетками белых вертикалей. Вторая также кроется в ощущении формы, но более опеределенно-конкретном – Владимир Плоткин никогда не использует в своих домах изогнутых стекол, обращая внимание на то, что снаружи они смотрятся эффектно и стоят столько же, сколько прямые, но внутри дают искаженные отражения наподобие комнаты смеха. Поэтому если в его домах и встречаются изогнутые – всегда по циркулю – поверхности, то ряды окон в них ломаные, составленные из ряда плоскостей. Поэтому здесь перед прямыми стеклами поставлены ряды ламелей – которые прекрасно держат округлость формы, и несмотря на всю прозрачность этой своеобразной решетки без специальных усилий нельзя разглядеть, какие там за ними стекла – объем воспринимается целиком, скульптурно и очень целостно.
Изгибы стен, столь редко встречающиеся у Плоткина, в объеме общественного корпуса неслучайны. Он попал в зону строгих визуально-ландшафтных ограничений, связанных с соседством двух памятников, церкви Пимена и пожарной каланчи – и замечательно вышел из этой ситуации, соединив бескомпромиссный модернизм с внимательным отношением к окружению. Изгибы стен открывают виды и выстраивают перспективы городских belle-vues, которых раньше не было, а стекла умело используются как зеркала, в которых отражаются памятники. На перекрестке с Пименовским переулком есть замечательная точка зрения, соединяющая вид на каланчу с отражением церковной колокольни. Заметим, что отражения не только неслучайны, но они все были запрограммированы и спроектированы, их можно увидеть на проектных визуализациях.
Итак, меньший корпус попал в зоны влияния памятников и был вынужден округлиться, а со стороны Краснопролетарской улицы он оканчивается характерным «носом». Это очень известная форма, любимая русским конструктивизмом и получившая новое рождение среди лучших образцов современной российской архитектуры – где она выступает одновременно как знак почтения к авангарду и признак увлечения модными биологическими гибкостями. Владимир Плоткин скептически относится к откровенному биологизму и изогнутые формы приживаются в его проектах с трудом. Поэтому овальный «нос» на Селезневке имеет целый ряд особенностей.
Прежде всего – если посмотреть на план, видно, что он очень четко и рационально нарисован исходя из особенностей местности, но не пренебрегая правильной геометрией. Конструктивистские носы обычно завершают прямоугольник, а нелинейные – стараются быть кривыми и непредсказуемыми. У Плоткина форма состоит из сопряжения трех дуг и одной прямой, сложенных в подобие треугольника. Две дуги широкие, одна – крутая, с небольшим диаметром, это скругленный угол, собственно «нос». Внутри него спрятана винтовая лестница, спираль которой кажется квинтэссенцией округлого корпуса. Рядом, с противоположной стороны внутреннего двора – пластический представитель второго здания, сильно вынесенный вперед прямоугольный козырек, который, если посмотреть на него снизу, оказывается очень четко расчерченным на большие и маленькие клетки. В козырьке собирались разместить вентиляцию, но передумали, и он остался единственной откровенно нефункциональной формой здания, основой для представительной и заметной вывески.
Все эти очень формальные и абстрактные сопоставления в духе чистого искусства, удачно привитые к современным технологиям, складываются в ясный и чистый образ, у которого есть одна, зато очень замечательная особенность. Основные впечатления от архитектуры этого здания – чистота и открытость, проницаемость, легкость и рационализм, а также уважение ко всему, и к памятникам вокруг и к людям внутри – все это крутится вокруг образа идеального суда, гуманного, разумного, открытого, вокруг всех тех качеств которые мы привыкли связывать с открытым обществом и европейским путем развития. Никакого заказа на образ не было, были только практические рекомендации – концепция целиком принадлежит автору. И в имеющемся контексте, где здание суда как правило мрачновато-представительное, не в меру солидное и страшноватое, получившееся здание выглядит то ли отражением процесса гуманизации страны, то ли – что кажется более объективным – попыткой подтолкнуть его художественными средствами. Не хотелось бы обсуждать, насколько эта мечта архитектора идеалистична, и в какой мере возможно такое активное жизнестроительство средствами чистого искусства. Но совершенно очевидно, что этот идеалистический подход упорно развивался в архитектуре XX века, а в данном случае – породил здание суда, привлекательное снаружи и удобное внутри.
  
Юлия Тарабарина. БЕЛЫЙ И ПУШИСТЫЙ. Агентство архитектурных новостей, 30 июля 2007
http://agency.archi.ru/news_current.html?nid=4132

Ксения Аксельрод:

Монументальность советских госучреждений отправлена в историю. Забыты колонны, мрамор и позолоченные гербы. Новый Суд – это чистота, прозрачность, открытость и рациональность. Здесь архитектурная форма становится ролевой моделью для работы огромной системы. При первом взгляде на новое здание Федерального Арбитражного Суда аллюзия к «чистоте» очевидна. С дохристианских времен ее символизирует белый цвет. А «Суд» на Селезневской улице стопроцентно белый. Настолько, что при ярком солнце здание напоминает бумажный макет.
[…] Над композицией вознесен двенадцатиметровый козырек. Заметный элемент вызывает разные ассоциации. Это и символ «десницы правосудия». И рука Фемиды, держащая весы. Причем, композиция из двух корпусов олицетворяет их чаши. Сами архитекторы считают козырек необходимым композиционным элементом, уравновешивающим объемное решение здания. Конструкция козырька – система перекрестных металлических ферм – определила его высоту, равную этажу здания. Козырек дополняет объемное решение здания, отмечает главный вход и не несет никакой функциональной нагрузки.
[…] «Прозрачность» достигается за счет стекла, которое занимает около 70% поверхностей здания. Сначала идея архитекторов смущало сотрудников Суда. Рассматривались варианты сделать нижнюю часть остекления на этажах не прозрачной. Но обилие естественного света в кабинетах и помещениях общественного блока заставили заказчиков согласиться с предложенным решением. Чтобы защититься от прямых солнечных лучей, в кабинетах судей появились жалюзи, а на фасадах общественного корпуса светорассеивающие ламели. Довольно редкое для нашего климата решение. В Москве это практический первый пример их применения в таком объеме. Изначально архитекторы предполагали сделать ламели поворачивающимися. Но из-за бюджетных ограничений от этой идеи пришлось отказаться. Вертикальные алюминиевые плоскости закреплены стационарно. Следую шагу окон, они безоговорочно вписываются к ритмику фасада.

Ксения Аксельрод. Журнал ARX, 2007, № 10

Светлана Дувинг:

Площадка, отведенная под проектирование и строительство здания Федерального арбитражного суда Московского округа, как это ни удивительно для участка в самом центре города (50 метров от метро «Новослободская»), практически лишена исторических связей с прошлым. Место, на котором не так давно вырос белоснежный, искрящийся на солнце комплекс, до этого пустовало как минимум четверть века, а его ближайшее окружение не позволяет говорить о каком-либо сложившемся архитектурно-историческом контексте. Творческое волеизъявление архитектора, которому была поручена разработка решения судебного комплекса, практически ничем не сдерживалось.
С другой стороны, существовали жесткие функциональные требования к комплексу, прописанные в техническом задании, полученном от заказчика, и достаточно ограниченный бюджет. Необходимо было разделить здание на два изолированных друг от друга блока - общественный и административно-офисный, развести людские потоки, чтобы обычные посетители не пересекались со служащими суда, а также вместить в получившийся объем строго определенный перечень помещений.
В результате рождается сложная композиционная структура, объединяющая в себе несовместимое - ортогональную жесткость административной части и мягкость фасадной линии общественного блока. Чистота и прозрачность – качества, которыми вроде как должно характеризоваться российское правосудие – обязаны применению стекла и белоснежных алюкобондовских панелей. Может быть, поэтому комплекс и не вызывает ассоциаций с таким казенным сооружением, как суд, напоминая скорее центр современного искусства, музей или художественную галерею. И только своего рода архитектурный аттракцион - титанический козырек над его главным входом – возвращает стороннего наблюдателя к осознанию, что он находится перед вместилищем процесса судопроизводства.
Возможно, главная находка автора – небольшое патио, удачно вписавшееся в пространство между офисным и общественным блоками комплекса. На сегодняшний день его успели оборудовать лишь скамейками, его дальнейшее  обустройство впереди. Сначала у местных жителей был шанс получить для отдыха новую благоустроенную площадку – патио планировалось открыть для общественного посещения, так же как и большую столовую и фитнес-центр. Но учитывая необходимость особого режима охраны, принятого для зданий подобного назначения, рядовых москвичей сюда не пустят, и все достоинства рекреационной зоны смогут оценить лишь служащие и посетители Арбитражного суда.

Светлана Дувинг. ВНЕ ИСТОРИИ, ВНЕ КОНТЕКСТА. «Архитектурный вестник», 2007, № 4 (97)

Торжественное открытие нового здания Федерального арбитражного суда Московского округа. Пресс-служба ФАС МО. 1 февраля 2007.
http://www.fasmo.arbitr.ru/news/msg.asp?id_msg=185